просыпаюсь.
Я сажусь на постели и тянусь рукой по шелковому стеганому одеялу ручной работы, подаренному Дианой, чтобы коснуться плеча Питера и успокоиться. Но там пусто. Часы на прикроватной тумбочке показывают три часа ночи. Где его, черт возьми, носит? Хотя лучше было бы спросить: почему я удивлена и злюсь? Вечно где-то пропадающий муж — единственное, что есть постоянного в моей супружеской жизни.
Я снова ложусь, ворочаюсь пятнадцать минут и понимаю, что больше не усну. Образы из сна не идут из головы, вдобавок я переживаю, где же Питер. Может, поработать? Приближается срок сдачи черновика моего нового романа «Потасовка», и нам отчаянно нужны деньги, которые я получу, как только его отправлю. Питера опять уволили с работы, и весь его финансовый вклад в семью сегодня — гонорары от редких статей, которые он пишет в газеты.
Настраиваясь на работу, я расхаживаю по Роуз-коттеджу, останавливаясь, лишь чтобы прикурить сигарету. Глубоко затягиваясь, я меряю шагами гостиную, ожидая мягкого рассветного сияния, когда лучи заиграют на ряби Темзы. Обожаю смотреть, как их отражения играют на потолках тесных комнат нашего дома, превращая его в лодку, плывущую в далекую страну. Как же все изменилось с тех пор, как мы впервые сюда приехали: тогда меня переполняли планы устроить маленький, но основательный дом для нас с Питером, стать замечательной домохозяйкой. Теперь я просто играю эту роль, и кажется символичным, что прежде в доме жил Великий Сикха, неприкаянный артист викторианской эпохи, который наряжался вождем коренных американцев и выступал в этом образе, хотя был истинным англичанином. Оба мы шарлатаны.
Я сажусь за свой крошечный элегантный письменный стол, вывезенный из Свинбрука. Стол я поставила в гостиной у огромного эркерного окна, выходящего на реку. Я не успеваю написать ни слова, как слышу топотанье. Милые бульдожки — Милли и Лотти — смотрят на меня сонными, затуманенными глазами, словно осуждая за ночные блуждания. Но потом сворачиваются у моих ног, согревая, а я возвращаюсь к рукописи.
Как и два моих предыдущих романа, «Потасовка» — комедия, и я снова отталкиваюсь от людей и событий из собственной жизни. Но на этот раз вопросы, скрытые в этой безделице, по-настоящему терзают меня. Сюжет строится вокруг пышного фашистского шествия в тихой английской деревне, а главная героиня по имени Евгения Мальмайнс очень похожа на Юнити, она произносит на загородной лужайке пламенные речи о фашистах (в романе они стали «Джекорубашечниками» в честь капитана Джека, похожего на Мосли лидера вымышленного движения «Юнион Джек»). Я не могу не замечать политические события, разворачивающиеся вокруг, особенно в моей собственной семье, и не переживать из-за этого. Желание сделать фашизм главной темой книги выросло из моей собственной эволюции, из моего отношения к политическим движениям.
После митинга в Олимпия-холле и насилия, которым чернорубашечники, несомненно по приказу Мосли, ответили на незначительную провокацию, я больше не могу даже притворяться, что мы с сестрами в одном политическом лагере. Разве в нашем обществе не гарантирована свобода слова? Неужели Мосли не может вынести даже малейшей критики БСФ и себя как его лидера? Напыщенность, позерство, размахивание флагом, бравада, над которыми я посмеивалась в узком кругу, теперь кажутся скорее пугающими, чем смешными, мне хочется в своем романе разоблачить Мосли и его головорезов. Интересно, может ли мое творчество повлиять хотя бы на сестер, заставить их очнуться от безумия?
Но я с самого начала знала, что не могу в лоб нападать на Мосли и верхушку БСФ. Разве я посмею прямо написать, что фашизм — безумие, а Мосли и Гитлер — сумасшедшие? Диана — целиком под влиянием Мосли, да и Юнити в каком-то смысле. Напасть на Мосли значило бы напасть на них, а я не хочу отдаляться от сестер. Поэтому я придумала написать забавное, лукавое разоблачение, которое будет посмеиваться над британским фашизмом и, надеюсь, приоткроет людям глаза на опасность, которую он представляет. Им стоит только заглянуть немного дальше — в Германию, чтобы увидеть, что происходит, когда фашистский лидер захватывает власть.
Конечно, Диана расстроилась, когда узнала, о чем я пишу: она опасается, что я выставлю Мосли посмешищем. Ее нисколько не заботят насмешки над нею самой или Юнити, ведь они, по ее словам, лишь рядовые солдаты великого Вождя. Мне хочется, чтобы люди поняли как раз это. Что без людей вроде Дианы и Юнити, добровольно отдающих себя в подчинение, у фашистских лидеров не было бы власти. Мы не должны склоняться перед их тиранией, как это происходит в Германии и как может случиться в Великобритании. Хотя как раз этого-то мои сестры и хотят, и как раз поэтому они против публикации моей книги.
Порой я совсем не понимаю своих сестер. И не только потому, что они фашистки.
Я возвращаюсь к черновику главы, которую отчасти набросала, перечитываю обмен репликами между моими «заместителями» Мосли, БСФ и Юнити — Капитаном Джеком, «джекорубашечниками» и Евгенией Мальмайнс. Не слишком ли далеко я зашла, изображая преданность Евгении фашизму? Не слишком ли резка ее речь — не звучит ли она скорее грубо, чем забавно? Я опираюсь на собственное чутье — как и все писатели, я читаю краткую «речь» вслух и сравниваю с одной из обличительных речей, написанных Юнити. Сходство тона и духа поразительно — я решаю оставить текст как есть.
Внезапно с грохотом распахивается дверь, я подпрыгиваю от неожиданности.
— Прод? — кричу я, злая на мужа из-за его долгого отсутствия. Куда исчезли те ночи, когда мы возвращались домой с первыми лучами солнца в вечерних нарядах — после бала в Бленхейме или полуночных коктейлей с друзьями — и натыкались на раннюю смену рабочих, спешащих открыть прачечную «Пирс Хаус» неподалеку от Роуз-коттедж? Я в смятении, но все-таки лучше бы дверь распахнул муж, а не какой-нибудь грабитель.
Спотыкаясь, входит Питер, выглядит он далеко не красавцем — волосы растрепаны, взгляд блуждает, походка неуклюжая.
— Это ты, Нэнси? — спрашивает он, щурясь на меня, словно в тумане. Полагаю, он и правда видит все вокруг словно сквозь туман.
— Она самая, — отвечаю я, не поднимая глаз. Мне не хочется с ним разговаривать, не хочется, чтобы он бодрствовал. Пусть лучше ляжет в постель, отоспится, придет в себя, чем я скажу что-то и пожалею об этом. Он обшаривает кухню, гремят банки, звенят стаканы.
— Все еще сидишь над этой глупой книжкой? — спрашивает он.
— Разумеется, — я не в силах удержаться от ответа. — Надо же как-то оплачивать счета.
На минуту в кухне воцаряется тишина, затем слышится звон льда в хрустале, звук приближается, муж входит в гостиную.
— Отличное решение, Нэнси. Рад, что ты не вымещаешь всю свою злость на Джаспере
