не решалась.
Но постепенно она успокоилась, и тогда в соседней комнате тонко прозвенела посуда в серванте, тихо скрипнули ножки стула: по врожденной своей домовитости жена принялась за уборку. Он легко угадывал по звукам, что она делала: провела мягкой сухой тряпкой по полированным стенкам серванта, потом заметила, что один из стульев сдвинулся, и поставила его на место. В этом она никогда не ошибалась, не любила, если стулья сдвигались, стояли не на местах, и к очередному ремонту комнат всегда в одних и тех же местах краска на полу вытиралась от их ножек, там появлялись шелушащиеся следы.
Скоро ей понадобилось пройти в кухню. Она открыла кран, намочила, должно быть, тряпку и вернулась, а кран прикрыла неплотно. Капли воды застучали по раковине. Валерий Павлович долго крепился, пытался отвлечь себя мыслями от этого стука, но выходило наоборот — капли падали, разбивались о раковину как будто у самого уха: бим, бим… Не выдержав, он крикнул:
— Да закрой же ты, наконец, кран-то на кухне!
— Сейчас, сейчас, — отозвалась жена.
Капли перестали стучать о раковину, но он все мучительно ждал, что вот-вот опять какая-нибудь сорвется с носика крана.
Так он и заснул на тахте — под это тревожное ожидание.
Во сне Валерий Павлович вздрогнул и проснулся. Сердце билось, как от испуга, да и на душе было так, будто что-то испугало его.
Побеленные стены комнаты по-вечернему отсвечивали синевой, углы размылись от накопившейся в них темноты. Сколько же он спал, если уже вечер? Валерий Павлович поднес близко к глазам руку с часами и удивился: выходило, спал он не больше часа. Тогда он перевалился со спины на бок и посмотрел в окно.
Тучи на горизонте вспухли и высокой горой поднялись у города. Они клубились, кипели внутри этой горы, гора казалась окутанной густым туманом, а там, где ее вершина касалась чистого неба, сизые тучи выцветали до облачной белизны.
Тень от туч, падавшая на дома, и приблизила вечер.
Пока Валерий Павлович смотрел в окно, в тучах блеснула бледная молния, а чуть погодя там сухо и громко треснуло, гром отдался на чистое небо, прошел по-над крышей дома и, затихая, глухо прогрохотал за городом, как эхо далекого обвала в горах.
Ну да… Такой вот гром и разбудил его.
Валерий Павлович снова лег на спину и потянулся, закидывая руки далеко за голову. Больным он себя не чувствовал, голова была ясной, сердце уже билось ровно, спокойно, но на душе все равно оставалось смутно.
В доме хлопнула входная дверь, в коридоре громко затопали, оттуда донеслись голоса. Валерий Павлович вспомнил, что сегодня суббота, и догадался — в гости пришли его друзья с женами. Они разгалделись у порога, но потом, видно, жена предупредила их о начинавшемся было у него приступе, они как-то враз испуганно примолкли и в соседнюю комнату, служившую столовой, вошли почти что неслышно, словно бы на цыпочках, до шепота приглушая голоса, как всегда, когда рядом больной и его боятся потревожить.
— Вот ведь… Скажи-ка… Надо же… — только отдельные слова и разобрал Валерий Павлович из тихого разговора.
Еле слышно пристукивая ножками стульев, позванивая пружинами дивана, они расселись, а жена Валерия Павловича подошла к двери в его комнату: на пол упал узкий луч слабого света и стал медленно раздвигаться в полосу. Валерий Павлович живо закрыл глаза и притворился, что все еще спит.
Жена подошла к тахте, и он ощутил на лице ветерок от ее юбки. Она постояла рядом, послушала, как он дышит, легко коснулась его плеча рукой, но он глаза не открывал, и она вернулась в столовую, вновь тихо и тщательно прикрыв дверь.
Гостей она успокоила, они почувствовали себя свободней, голоса их зазвучали явственней.
— Ну и слава богу, — нарочито бодро произнес Яков Шуев. — Отоспится, выпьет пару стопок и снова станет конем, хоть куда.
Жена Шуева тут же откликнулась:
— Тебя послушать, так все болезни надо водкой лечить.
— Все ли, не все, а систематическое недовыпивание — вредная штука, — подзадорил ее Яков.
— А что, Яшка прав, — поддержал товарища второй гость, Антон Рябов. — Без горючего что за ход у людей, забуксуешь без горючего в жизни.
— Глядикось-ка, и мой туда же, — подала голос теперь уже жена Рябова. — Да тебя же от одной рюмки развозит, ноги на версту разъезжаются.
Переговаривались они шутливо, но в то же время как бы и полусерьезно. Странно, странно все это, подумалось Валерию Павловичу. В крови это у женщин, что ли?.. Стоит завести вот такой разговор про выпивку, и они внутренне ощетинятся, запротестуют, хотя и сами не прочь выпить в компании, да и знают, что мужья их пьют редко и соблюдают меру. А друзья и рады — подзаведут жен такой болтовней и посмеиваются. Отсюда возникают частые в их компании разговоры вообще о мужчинах и женщинах, о мужьях и женах — сначала полушутливые, просто чтобы скоротать время, потом с упреками, с выяснением отношений…
За городом вновь полыхнула молния, в тучах ворохнулся гром. В столовой замолчали на время.
— Нд-а-а… поблескивает, — первым нарушил молчание Шуев и со значением, так, будто сделал открытие, добавил: — Гроза будет.
Необычная мысль неожиданно пришла к Валерию Павловичу. А умны ли его друзья? И какие они люди: плохие, хорошие? Да и друзья ли они ему? Знаком он с ними давно, но никогда глубоко не задумывался, что они из себя представляют. Шуев заведовал материальной базой строительного треста, Рябов работал начальником автоколонны, они были полезны друг другу, поддерживали в силу этого добрые отношения, в начале знакомства иной раз вместе посиживали в ресторане; незаметно сошлись теснее и встречались теперь дома, семьями, и встречались часто, но все вечера, годы из вечеров, проведенных вместе, слились в памяти Валерия Павловича в один сплошной вечер. Похожие разговоры, анекдоты, рассказанные по пять, десять раз… А то еще расчертят пульку, засядут до утра за преферанс. От сигарет к утру во рту станет горько, в горле запершит. До самого обеда отсыпался он в воскресенье после карточной игры. И вот ведь что самое смешное… Кто-то выигрывал в карты, кто-то проигрывал, но время уравнивало и проигравших и выигравших, и это, если вдуматься, выходило совсем уж нелепо.
Скучно, скучно от всего. А главное, устаешь от такой жизни больше, чем от самой тяжелой работы.
Взъерошенным, помятым от сна, но отдохнувшим, с посвежевшим лицом вышел Валерий Павлович в столовую. Там горел свет, под потолком у лампы вилась черная тучка мошкары, налетевшей из сада, а на столе, на скатерти совсем еще свежей белизны, с еще
