Викентия Кузьмича поспособствовать утрясти вопрос с размещением заказов на нестандартное оборудование на заводах Миннефтепрома.
Мержин вспомнил, как Латунин частенько журил его за промашки, требовал взваливать груз на плечи потяжелее — использовать, так сказать, запас прочности. А он, тогда генеральный директор нефтеобъединения, артачился, проявлял излишнюю неуступчивость. Попадало ему, не без того. Но обиды не было ни в те годы, нет ее и теперь. Время многое снивелировало, и все отчетливее встает личность Латунина, его добрая ярость во всех абсолютно делах, которые приходилось решать и приходится. Уж он-то не боялся взваливать себе на плечи ношу, какую под стать удержать и нести лишь сильному человеку. И каждому в помощи он не отказывал. Каждого видел и примечал, о каждом имел свое верное суждение. Когда, помнится, решился в правительстве вопрос о строительстве второго нефтяного города в нарымском Приобье, тогдашний секретарь Парамоновского райкома партии Кучеров, всякий раз улучая удобные моменты при встречах с Латуниным, стал просить первым делом взлетную полосу для приема больших самолетов. Спору нет — нужда в той взлетной полосе была огромная, но не все значительное, нужное делается махом, на одном дыхании. Необходимы время, умение терпеливо ждать. И Кучеров понимал это, но ему не терпелось. Вот парамоновский секретарь райкома уже по третьему разу подступает к Латунину со взлетной полосой. И Викентий Кузьмич не выдержал, раздраженно, но с насмешкой ответил Кучерову:
— Репьем вцепился в меня ты, Игнатий Григорьевич! Хочешь тут Северную Пальмиру в два счета построить! Больно ты скор. У меня так скоро не получается…
Покраснел Кучеров и понурился: видать, в момент представил, сколько забот разом терзают Латунина, и как много нужно иметь терпения, чтобы все эти заботы перетереть в порошок. Да нет! Где перетрешь, где изживешь! От одних освободился — другие таращатся, лезут. Не отмахнуться так просто, не оттолкнуть, ибо сам же и шел на них, сам вызывал на ратоборство. На то он и первое лицо в области…
Тогда уже начали строить нефтехимический комбинат, он пожирал уйму времени, сил, доводил всех членов бюро до крайнего напряжения. И опять удивлялись, как это у Латунина хватает сил тянуть за троих и не терять ровного дыхания…
Тихо, с приглушенным ревом идут навстречу машины. Морозный воздух дробится на осколки. Давно кончились мерклые сумерки, давно комом свалилась темень. Стылая, темная ночь…
— Ты о чем призадумался, Николай Филиппович? — спросил, очнувшись от дремы или раздумий, Дубов. — От Парамоновки до Заовражного недалеко.
— Да знаю я… А задумался… Разве не о чем? Мысли, как пчелы, у летка возятся, — отозвался Мержин.
— И ни одна мысль-пчела не ужалила?
— Кусают вовсю!
— Я тоже думаю о своем соцкультбыте. А его только повороши! Краюхин мне вчера по телефону сказал, чтобы я поторопил ввод пекарни, столовой и общежития в Центральном. По культурному обслуживанию тут наметили такую программу, что успевай поворачиваться. Наш третий нефтегазодобывающий взят под особый контроль Викентием Кузьмичом.
— И все он увидит, усмотрит, — сказал Мержин. — И Краюхин, со своей стороны. Краюхин — метла новая. И правильно, что нас будоражат! Под лежачий камень вода не течет. Кстати, где мы встречаемся с секретарем райкома?
— В Сосновом.
— Еще далеко. Нам надо поужинать.
— Остановимся на часок в Заовражном, — ответил Дубов.
— Знакомые есть?
— Директор леспромхоза Чипуров.
— Заочно я его знаю, — оживился Николай Филиппович. — Заовражинскому леспромхозу, кстати, предстоит вырубать нынче восемь гектаров леса под взлетно-посадочную полосу в Сосновом. Вот заодно и узнаем, как быстро он думает с этим заданием справиться.
Дубов ответил:
— Он мужик деловой, возьмется и сделает. Хотя ему туда далеко тянуть руку. Гринашко из Осипова ближе, но у Гринашко тоже задание по будущему аэропорту есть.
— Ты всех лесорубов тут знаешь наперечет!
— В одном мире живем, одними дорогами ходим…
За длинный путь и наговоришься, и намолчишься.
И передумаешь о многом, да еще не на один раз. Перекинувшись словами, Дубов и Мержин опять умолкли. Водитель машины, здоровячок средних лет, в разговоры не вмешивался, только изредка оборачивался то на Юрия Васильевича, то на Николая Филипповича, как бы желая удостовериться, на месте ли пассажиры и удобно ли себя чувствуют. В салоне было тепло: печка гнала воздух с нажимом, но шумела мягко. Плотная войлочная облицовка внутри не пропускала холод. Мержин сидел, присутулившись. Мысли о нефтяных делах не оставляли его.
Недоработка в бурении скважин, думал он, зависит и от плохой связи. Связь неустойчивая, с перебоями. Нет мобильных радиостанций: где что случится на буровой — не докричишься. Буровики из-за этого не ведают зачастую, что творится у подземников, подземники не знают, какая обстановка в бригадах капитального ремонта и чем дышат аварийщики. А это все должно быть связано в один узел, ибо каждый отряд взаимозависим.
Простаивают машины. Из-за чего? Выгрузка труб в большие штабеля, труб разного назначения, привела к тому, что огромные вороха эти нужно разбирать, прежде чем достанешь необходимое. Вот и копаются, толкают трубы туда-сюда, мнут их и гнут, а в итоге не могут удовлетворить даже дневную потребность в трубах одной буровой бригады. Впредь не грузить трубы на баржи навалом. Для каждого сортимента подготовить на местах отдельные площадки. И обязательно начать строить крановые пути, чтобы можно было работать портальными кранами, принимать грузы с барж и складировать их на заранее отведенные места…
На глубокой колдобине так тряхнуло, что Николай Филиппович язык прикусил, потому что не просто раздумывал про себя, но и прошептывал отдельные слова.
— Ты не дрова везешь, — заметил водителю Юрий Васильевич, которого тоже изрядно подбросило.
— Виноват, не заметил ямы, — сконфузился шофер.
Расплывчатые в стылом тумане огни Парамоновки
совсем приблизились. Долго ехали по ее улицам, выбрались из поселка и пошли прямо на Заовражный…
Дом Филиппа Ефимовича Чипурова стоял возле мелкого, редкого лесочка, был с четырехскатной крышей, большой, с просторным крыльцом под навесом. Топилась во дворе баня: приятно несло березовым дымком.
— Сегодня ж суббота, — вспомнил Дубов. — Хорошо
