Высоко оценивает труд В. Н. Карпова М. Владиславлев. Он говорит, что из всех отечественных сочинений по логике до 1880 т. «Синтетическое изложение логики» Карпова является единственно оригинальным и оно выделяется логической стройностью плана и самостоятельностью взглядов и направления Однако это сочинение не было должным образом оценено и оказало мало влияния из-за недостатков языка: оно изложено не везде ясно и вразумительно и местами представляет затруднения для читателя. Между тем по своей ценности и оригинальности этот труд должен был занять почетное место в мировой научной литературе по логике, Недостатком курса логики Карпова М. Владиславлев считает то, что он ие охватил индуктивных приемов мышления, ограничившись одной только чисто формальной логикой.
Отметим еще сочинение П. Пащенко «Руководство к изучению логики» (М., 1840), в котором он, следуя Бахману (последователь Шлейермахера), стремится внести в его учение материалистическую тенденцию.
Пащенко критикует Бахмана, указывая, что тот ошибочно, идеалистически истолковывает закон исключенного третьего.
По Бахману, мышление есть «произведение свободного духа». Поэтому его учение о законе исключенного третьего является Идеалистическим, неправильным. Закон исключенного третьего Бахман «обосновывает» тем, что невозможно непосредственно соединить в одном акте мышления «положение и неположение», «потому что мышление разрушилось бы от противоречия»[109]. Поэтому и истинный смысл этого закона, по Бахману, заключается в том, что если кто-нибудь хочет мыслить о чем-нибудь, тот должен решиться или на утверждение, или на отрицание и должен сказать: это есть или А, или не-A[110].
В таком понимании смысла закона исключенного третьего логический закон мышления превращается в нечто психологическое, в требование, чтобы, перед тем как мыслить, когда мыслящий еще только «хочет» мыслить, решиться или на утверждение, или на отрицание.
Закон исключенного третьего Бахман формулирует так: «Утверждение и отрицание, положение и неположение исчерпывают определимость предмета мышления и вместе исключают себя взаимно; ибо основываются на противоположной деятельности духа».
Здесь фактически говорится не о законе исключенного- третьего, а о соотношении отрицания и утверждения при определении предмета мышления. Причем отрицание и утверждение тоже объясняются чисто идеалистически: они противоположны потому, что основываются на «противоположной деятельности духа»[111]. Против этих положений Бахмана и выступает Пащенко. Он считает закон исключенного третьего самостоятельным законом мышления. По его мнению, tertium non datur нельзя выводить из закона противоречия, так как закон противоречия, говоря о несовместимости в одном акте мышления отрицания и утверждения, не упоминает о том, что они так исчерпывают сферу определимости предмета мышления, что третьего ничего не остается.
Профессор Московского университета М. Троицкий давал высокую оценку книге Пащенко, указывая, что Пащенко первый изложил теорию индукции в России.
В 1807 г. вышло в Петербурге сочинение профессора Казанского университета Александра Степановича Лубкина (1770–1815) «Начертания логики».
Автор считает логику частью философии, той ее частью, предметом которой является «изыскание истины». Автор говорит о логике как о такой науке, с которой обыкновенно начинается курс философии. Логика, по мнению Лубкина, должна «здраво и основательно судить о вещах, а не [быть] искусством ученого тонкоумия», и поэтому он из теории категорического силлогизма отбрасывает учение о фигурах и модусах, считая их бесполезными тонкостями. Более того, А. Лубкин держится взгляда, что самое основание, на котором строится учение о фигурах и модусах силлогизма, является ложным, «мнимым»[112].
Вместо различия силлогизмов по их внешнему виду на основе места, занимаемого средним термином в посылках, Лубкин вводит другой принцип деления силлогизмов: он делит их по цели и употреблению. Ввиду этого та фигура категорического силлогизма, которая обычно называется третьей, в классификации умозаключений у Лубкина занимает место непосредственно за индукцией под названием «отражение», так как она «годна только для исключения»[113].
Видным представителем логики в первой половине XIX в. в России и Польше был профессор Львовского и Краковского университетов Петр Дмитриевич Лодий (1764–1829). Он был автором книги «Логические наставления, руководствующие к познанию и различению истинного от ложного». Лодий в 1803 г.
стал преподавать философию в Петербургском педагогическом институте, а затем в 1819 г. стал профессором Петербургского университета. В своих «логических наставлениях», написанных в качестве учебного пособия для студентов Педагогического института, Лодий в основном стоит на вольфианской позиции, добавляя кое-что из Канта, оттуда он берет различение аналитических и синтетических суждений. Однако большей частью он критикует Канта (как его теорию познания, так и логику) с позиции вольфианства. Логика Лодия носит эклектический характер, в ней сказывается большая эрудиция автора, он очень подробно рассматривает проблемы логики, но в ней мало оригинального, логика Лодия не стояла уже на уровне современного ей развития философской мысли.
Лодий проявляет самостоятельность в вопросе о законах мышления. Здесь он не следует ни Вольфу с его онтологической формулировкой законов мышления, ни Канту с его чисто формалистической формулировкой этих законов. Он пишет: «Мысли без содержания (без предметов) пусты, и воззрения без понятий слепы»[114].
Лодий берет это положение из трансцендентальной логики Канта и этим положением бьет кантонскую формальную чистую логику, говоря: «Ежели разумение есть способность мыслить о предметах чувственного воззрения, то о чем будет разумение мыслить, когда его совсем отделим от чувственных и прочих способностей? Ежели мысли без содержания пусты, то какова должна быть чистая логика, которая, отвлеченная от содержания мыслей, занимается однако только формою оных?»[115].
Считая ошибочным кантовское понимание логической истины как согласия знания с самим собою, Лодий подчеркивает, что истинность («подлинность») есть сходство мысли с мыслимым предметом. «Подлинность есть такое состояние нашего ума, в котором мы познаем мысль нашу, сходственную с Предметом, что она не может не сходствовать с оным»[116].
