1. «Одним из таких последствий, которого обязательно следовало бы избежать, стало вытеснение миллионов обезьян из лесов на обрабатываемые земли…по моим подсчетам, только в Объединенных провинциях насчитывается не менее десяти миллионов этих животных, а десять миллионов обезьян на крестьянских полях и в садах — это весьма серьезная проблема».
2. «Выдры выработали свой метод уничтожения питонов и крокодилов, которых они убивают из спортивного интереса, поскольку мне никогда не доводилось слышать о том, чтобы они ели этих рептилий».
3. «Животных я разделил на пять групп: а) животные — украшения природы — олени, антилопы и обезьяны».
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Нас было четырнадцать — девочек и ребят в возрасте от восьми до восемнадцати лет. Мы сидели на откосе старого деревянного консольного моста через реку Боар в Каладхунги и слушали Дансая, рассказывающего истории о привидениях. Костер, что мы развели посреди дороги из хвороста, собранного неподалеку в джунглях, прогорел, и в спускающихся сумерках мерцали красные угли. Обстановка для жутких историй была самая подходящая, что тут же подтвердилось возгласом одной из девушек, обратившейся к соседу: «Да перестань все время оглядываться. Ты меня пугаешь!»
Дансай был до предела суеверным ирландцем, нисколько не сомневавшимся в абсолютной правдивости всех этих выдумок, поэтому его истории звучали весьма убедительно. Той ночью он рассказывал нам о закутанных в саван фигурах и гремящих костях, о таинственно открывающихся и закрывающихся дверях и скрипящих ступенях лестниц в старых родовых поместьях.
Поскольку мне не довелось видеть ни одного наследственного имения, истории Дансая совсем не казались мне страшными.
Он закончил самую жуткую из всех своих историй, и перепуганная девушка вновь попросила своего приятеля не смотреть назад. В это время старый рыбный филин, который днем обычно дремлет на сухой ветке доверху оплетенного лианами дерева (там он в безопасности от ворон и других пернатых, не дающих покоя филинам), начал свою еженощную охоту за рыбой и лягушками в реке Боар, время от времени издавая с сожженной молнией верхушки адины зычный крик «хо-ха-хо». Это дерево служило хорошим ориентиром для тех из нас, кто, вооружившись рогаткой или сачком для бабочек, входил поблизости от него в густые джунгли. На крик филина, часто по незнанию путаемый с ревом тигра, откликнулся его сородич, в небрачный период живший на дереве фикуса на берегу канала. Эти крики послужили Дансаю предлогом, чтобы закончить свои истории про привидения и переключиться на рассказы о банши,[1]которые казались ему еще более реальными и опасными, чем привидения. По словам ирландца, банши представлял собой злой женский дух, который обитал в глухих лесах и был настолько злобным, что достаточно было просто услышать его, чтобы и сам услышавший, и его близкие попали в беду, а увидеть его означало для несчастного верную смерть. Дансай описывал крик банши как длинный протяжный вой, который скорее всего можно было услышать в темные ненастные ночи. Истории таили в себе нечто пугающе завораживающее для меня, поскольку их действие разворачивалось в джунглях, где я любил бродить в поисках птиц и их гнезд или ловил бабочек.
Я не знаю, какой облик принимали банши, которых Дансай слышал в Ирландии, но я знаю, какими были те двое, которых ему довелось слышать в джунглях Каладхунги. Об одном из них я расскажу вам позже, другой же известен всем обитателям предгорий Гималаев и многих других частей Индии как чурил. Чурил, самый зловещий из всех злых духов, является в облике женщины. Завидев человека, эта женщина с вывернутыми назад стопами, гипнотизирует свою жертву, как змея птицу, и, отступая, заманивает в свое логово. Когда возникает опасность увидеть эту женщину, единственный способ защититься от ее коварных чар — закрыть глаза руками, любой одеждой, имеющейся под рукой, или, если дело происходит внутри помещения, натянуть на голову одеяло.
Каким бы ни было человечество во времена пещерного человека, теперь все мы — дети света. При свете дня мы в своей стихии, и даже самый робкий из нас может при необходимости собраться с духом, чтобы совладать с любой ситуацией. Порой то, от чего недавно по коже бегали мурашки, может показаться вполне объяснимым и даже смешным. Когда же дневной свет меркнет и ночь поглощает нас, мы уже не можем рассчитывать на зрение и оказываемся во власти своего воображения.
Временами воображение может выделывать странные трюки, а если к нему добавляется искренняя вера в сверхъестественное, то становится понятно, почему люди, живущие в глухой чаще и передвигающиеся лишь на своих двоих, люди, чье поле зрения ночью ограничивается кругом, освещенным сосновым факелом или ручным фонарем (если еще не кончился парафин), боятся часов тьмы.
Поскольку Дансай постоянно жил среди местных жителей и месяцами говорил только на их языке, было вполне естественно, что их суеверия добавились к его собственным. Наши горцы отнюдь не лишены мужества. Дансай также был храбр настолько, насколько может быть храбр мужчина, но, я уверен, из-за своей веры в сверхъестественное ни горцы, ни Дансай никогда не допускали и мысли о том, чтобы разобраться с тем, что первые называли чурил, а последний считал банши.
За все годы, что я прожил в Кумаоне, и за многие сотни ночей, проведенных в джунглях, я слышал чурил только три раза — всегда ночью, а видел лишь однажды.
Это было в марте. Только что собрали небывалый урожай горчицы, и в деревне, посередине которой располагался наш коттедж, раздавались оживленные и счастливые голоса. Мужчины и женщины пели, дети шумно перекликались друг с другом. До полнолуния оставалась ночь или две, и видимость была почти такой же хорошей, как при дневном свете. Мэгги и я собирались обедать (время близилось к восьми вечера), когда четко и пронзительно в ночи прозвучал крик чурил и тотчас же в деревне смолкли все звуки.
Примерно в пятидесяти ярдах от нашей усадьбы, справа, росло старое дерево адины. Поколения грифов, орлов, ястребов, коршунов, ворон и караваек убивали и потрошили своих жертв, обосновавшись на верхних ветвях старого дерева. Наша парадная дверь была закрыта, спасая от холодного северного ветра. Открыв ее, мы с Мэгги вышли на веранду, и в этот момент чурил закричал вновь. Крик доносился с адины, и там, на самой высокой ветке в мерцающем лунном свете сидел чурил.
Некоторые звуки можно описать с помощью комбинаций букв или слов, как, например, «ку-у-и-и» человека или «тэп-тэп-тэппинг» дятла, но я не могу подобрать слова, которыми можно описать крик чурил. Если я скажу, что он похож на крик грешника в аду или умирающего в агонии — это ничего вам не объяснит, потому что ни вы, ни я их не слышали. Я не могу сравнить эти звуки ни с какими из услышанных в джунглях. Это нечто совсем иное, не связанное с нашим миром, потустороннее, леденящее кровь и останавливающее сердцебиение. В предыдущих случаях, когда я слышал этот вопль, то все-таки подозревал, что его издает птица. Я думал, что кричит сова, возможно залетная, поскольку в Кумаоне мне известен крик каждой птицы. Зайдя в комнату, я вернулся с полевым биноклем, который использовался во времена кайзеровской войны[2]для корректировки артобстрелов, и, следовательно, был настолько хорош, насколько может быть хорош бинокль. С его помощью я внимательно рассмотрел птицу. Я подробно опишу увиденное в надежде, что кто-то более сведущий, чем я, сможет ее идентифицировать:
