в своих же русских солдат. Уже немолодой, он, верно, знавал настоящие сражения с врагами и теперь колебался. После нового грозного окрика он нехотя взялся за пушку.
Гулко раскатился первый орудийный выстрел. И вдруг все смешалось перед Сергеем. Он стоял одиноко, с чемоданом в руке, выронив сверток рисунков. Кругом падали люди.
Под огнем пушечных выстрелов солдаты выстроились в новую колонну и двинулись по льду через Неву к Петропавловской крепости. Там, под прикрытием крепостных стен, они собирались начать переговоры с Николаем Павловичем. Но картечь то и дело вырывала из колонны новых людей.
Как Сергей очутился на льду, он не помнил. Стоял посреди Невы, у полыньи, а позади продолжали бухать орудия. Рядом слышались крики и стоны.
Колонна военных редела и снова упорно строилась среди широкого снежного простора. За солдатами беспорядочно бежала толпа. В пороховом дыму и морозном тумане смутными силуэтами вырисовывались кивера, простые треухи, шапки и картузы безвестных добытчиков воли. Солдат отличали лишь качавшиеся над ними острия штыков.
— To-нем! Спаси-ите, то-онем!..
Сергей увидел широко разлившуюся темную воду полыньи и вокруг нее окровавленных людей. С разбега они не замечали водяной пропасти и, попав в нее, старались выбраться. Выстрелы заглушали треск льда, всплески воды и хриплое дыхание утопающих.
Другие, миновав ледяные капканы, неслись напрямик, проваливаясь в сугробы, обивая ноги о бугры обледенелого снега. Бежали к Васильевскому острову. Следом за ними рванулся и Сергей.
Точно в бредовом сне, все жутко и неясно. Что это? Знакомое здание… Она — Академия. Толпа бросается вместе с солдатами к ней.
— Дьяволы! Они заперли ворота!
— Чертова ловушка!
— Братцы! Братцы!..
Люди метались, жались к зданию. А с Румянцевской площади их уже настигал посланный Николаем в обход кавалерийский отряд.
— Сбивай ворота! — в бешеном отчаянии крикнули в толпе.
И под напором людей прочные оленинские ворота затрещали, готовые соскочить с петель.
Но налетела конница. Засверкали сабли. Опять полилась кровь. Тяжелый удар обрушился на Сергея. Он упал ничком и потерял сознание.
Ранен или просто сильно расшибся? Ноет тело, болит голова. До груди нельзя дотронуться. И ноги на морозе одеревенели. Но крови не видно.
Где же люди? Никого. Успели, значит, разбежаться… Нет, вон лежит, разметавшись на снегу, неподвижное тело с восковым лицом. Сергей подполз к нему. Мертвый! В синих сумерках едва видны закатившиеся зрачки убитого солдата. Воет ветер, наметает сугроб на окоченевший труп, на чью-то оброненную рукавицу, на откатившийся кивер мертвого. Сергей с трудом поднялся.
Послышалась четкая дробь шагов. Возле гранитных перил набережной прошел патруль, не заметив Сергея. И снова — мертвая тишина.
Куда идти? К Лучанинову? Слишком далеко, — туда не дотащиться. К бывшему хозяину квартиры — Васильеву? Тоже нет. Жена его добрая, отзывчивая, но любит поговорить "всему свету по секрету". Да и напугаешь, пожалуй. К натурщику Агафоподу в подвал? Когда-то Сергей откопал знаменитого красавца в бане и помог в новой карьере. Но вспомнит ли его Агафопод? Да и не опаснее ли довериться ему, чем Анне Дмитриевне?
К Толстому Федору Петровичу? Он живет теперь в самом здании Академии. У него профессорская квартира. Уж Толстой, конечно, не выдаст. К нему, к нему! И няня Ефремовна, если жива, крепкая старуха, всем в доме верховодит. Она пожалеет по-хорошему, по-старушечьи. Ведь привечала когда-то его. И любовь его с Машенькой помнит. Скорее бы добраться!.. Как болит голова, и ноги совсем не слушаются. И проклятая спина тоже дает себя знать. Вечная памятка о черте с рогами и хвостом!
Пришлось долго стучать в ворота, пока наконец открыли. Новый дворник не знал человека в полушубке.
— Чего надо? Нашел тоже время шататься! Страсти какие на улице, а он в ворота колотит.
— Мне к графу Федору Петровичу Толстому.
— Графа нет дома, срочно вызван. Да уходи — ветер с ног валит.
— Я к няне… Матрене Ефремовне… Родня ей… Пусти…
— Коли так, проходи поскорее. Пускать никого бы не след. Давеча ворота чуть не выломали. Ужасти что творится!
Знакомая обстановка. Как в "розовом" доме — высокая постель с горою перин, и на ней ничуть не изменившаяся, такая же прямая, в таком же белоснежном чепце, няня Ефремовна. Та же строгая складка у губ, тот же зоркий, из-под очков взгляд, и спицы с чулком в руках.
— Кто там пожаловал? Не разгляжу в потемках…
В комнате светит только лампадка. Привычные пальцы найдут петли и в полусумраке.
Сергей почти со стоном бросился к старухе.
— Кто такой? Ополоумел аль пьян? Не пойму я, что за парень?
— Сергей… Сергей Поляков, Ефремовна. С бородою я… не признали?
Она не сразу ответила. Лицо было сурово.
— Зачем пришел и где пропадал столько годов?
Сергей не мог говорить, слезы душили его. Это была та, возле которой жила когда-то Машенька.
— Нешто ходят в гости в этакую пору? — спросила Ефремовна отрывисто.
— Не до гостей мне. Приюти.
Она опять помолчала.
— Не знаю, ни откуда ты пришел, ни где скитался. Знаю одно: немца-управителя зашиб и от господ своих убег. Знаю еще: на Машеньку-покойницу сраму навел. Может, и в могилу из-за тебя сошла. Я сама крепостная. И вот что тебе скажу: всяк сверчок знай свой шесток. Терпеть надобно, ежели от бога предел холопства положен. Не один, чай, терпишь!
Сергей стоял на коленях, опустив голову. В глазах у него темнело, он прислонился лбом к краю постели.
— Тебя и впрямь не узнаешь. А приютить я не могу.
На улицах бунт, а я стану неведомых людей принимать, чтобы Федюшку под ответ допустить! И так он легковерный, что младенец, каждому душу раскрывал. Доброты ангельской человек! Кто его ныне устережет от беды, окромя старой няньки?
Она еще помолчала.
— Но ты не бойся, я не доказчица, про тебя никому, даже Федюшке ужо, как вернется, не скажу. А ночевать все же не дозволю. С час тому или больше тоже солдатик этак просился, говорил, не бунтовал, а сам ранен. Начальство будто бы его послало против бунтарей, а они его камнем или ломом хватили, от-биваючись. Я и того не приказала оставлять. Нашла старого белья, рану перевязала, накормила и честь честью выпроводила. Кто его знает, бунтарь он аль правду сказал? Потом попробуй разберись, как полиция с обыском нагрянет.
— Прощайте, — глухо проговорил Сергей и, с трудом поднявшись, взялся за чемодан.
— Больно скор, парень. Постой! Оставить ночевать и тебя не могу, а сразу гнать ослабшего человека тоже не согласна. Ведь и я, чай, православная душа. Накормлю, напою, отогрею, и с богом. А куда идешь и
