Месяц испытания истек, и Оливер был формально принят вученики. Пора года была славная, несущая болезни. Выражаясь коммерческим языком,на гробы был спрос, и за несколько недель Оливер приобрел большой опыт. Успеххитроумной выдумки мистера Сауербери превзошел самые радужные его надежды.Старожилы не помнили, чтобы так свирепствовала корь и так косила младенцев; имного траурных процессий возглавлял маленький Оливер в шляпе с лентой,спускавшейся до колен, к невыразимому восторгу и умилению всех матерей города.Так как Оливер принимал участие вместе со своим хозяином также и в похоронахвзрослых людей, чтобы приобрести невозмутимую осанку и умение владеть собой,насущно необходимые безупречному гробовщику, то у него было немало случаевнаблюдать превосходное смирение и твердость, с какими иные сильные духом людипереносят испытания и утраты.
Так, например, когда Сауербери получал заказ на погребениекакой-нибудь богатой старой леди или джентльмена, окруженных множествомплемянников и племянниц, которые в течение всей болезни были поистине безутешныи предавались безудержной скорби даже на глазах посторонних, — эти самыеособы чувствовали себя прекрасно в своем кругу и были весьма беззаботны,беседуя между собой столь весело и непринужденно, словно не случилось ровноничего, что могло бы нарушить их покой. Да и мужья переносили потерю своих женс героическим спокойствием. В свою очередь жены, облекаясь в траур по своиммужьям, не только не горевали в этой одежде скорби, но как будто заботились отом, чтобы она была изящна и к лицу им. Можно было также заметить, что леди иджентльмены, претерпевавшие жестокие муки при церемонии погребения, приходили всебя немедленно по возвращении домой и совершенно успокаивались еще доокончания чаепития. Видеть все это было очень приятно и назидательно, и Оливернаблюдал за происходящим с великим восхищением.
Утверждать с некоторой степенью достоверности, будто примерэтих добрых людей научил Оливера покорности судьбе, я не могу, хотя и являюсьего биографом; но я могу решительно заявить, что в течение многих месяцев онсмиренно выносил помыкание и насмешки Ноэ Клейпола, который стал обращаться сним гораздо хуже, чем раньше, ибо почувствовал зависть, когда новый ученикполучил черный жезл и ленту на шляпу, тогда как он, старый ученик, по-прежнемуходил в шапке блином и в кожаных штанах. Шарлотт относилась к Оливеру плохо,потому что плохо относился к нему Ноэ; а миссис Сауербери оставаласьнепримиримым его врагом, потому что мистер Сауербери не прочь был стать егодругом; и вот между этими тремя лицами, с одной стороны, и обилием похорон, сдругой, Оливер чувствовал себя, пожалуй, не так приятно, как голодная свинья,когда ее по ошибке заперли в амбар с зерном при пивоварне.
А теперь я приступаю к очень важному эпизоду в историиОливера, ибо мне предстоит поведать о происшествии, которое, хотя и можетпоказаться пустым и незначительным, косвенным образом повлекло за собойсущественную перемену во всех его делах и видах на будущее.
Однажды Оливер и Ноэ спустились, по обыкновению, в обеденныйчас в кухню, чтобы угоститься бараниной — кусок был самый дрянной, фунта вполтора, — когда Шарлотт вызвали из кухни, а Ноэ Клейпол, голодный и злой,решил, что этот короткий промежуток времени он использует наилучшим образом,если станет дразнить и мучить юного Оливера Твиста.
Намереваясь предаться сей невинной забаве, Ноэ положил ногина покрытый скатертью стол, потянул Оливера за волосы, дернул его за ухо ивысказал мнение, что он «подлиза»; далее он заявил о своем желании видеть, какего вздернут на виселицу, когда бы ни наступило это приятное событие, и сделалряд других язвительных замечаний, каких можно было ждать от столь зловредного ииспорченного приютского мальчишки. Но так как ни одна из этих насмешек недостигла желанной цели — не довела Оливера до слез, — Ноэ попыталсяпроявить еще больше остроумия и совершил то, что многие пошлые остряки,пользующиеся большей славой, чем Ноэ, делают и по сей день, когда хотятпоиздеваться над кем-либо. Он перешел на личности.
— Приходский щенок, — начал Ноэ, — какпоживает твоя мать?
— Она умерла, — ответил Оливер. — Не говоритео ней ни слова.
При этом Оливер вспыхнул, стал дышать прерывисто, а губы иноздри его начали как-то странно подергиваться, что, по мнению мистераКлейпола, неминуемо предвещало бурные рыдания. Находясь под этим впечатлением,он снова приступил к делу.
— Отчего она умерла, приходский щенок? — спросилНоэ.
— От разбитого сердца, так мне говорили старыесиделки, — сказал Оливер, не столько отвечая Ноэ, сколько думаявслух. — Мне кажется, я понимаю, что значит умереть от разбитого сердца!
— Траляля-ля-ля, приходский щенок! — воскликнулНоэ, когда слеза скатилась по щеке Оливера. — Что это довело тебя до слез?
— Не вы, — ответил Оливер, быстро смахнувслезу. — Не воображайте!
— Не я, вот как? — поддразнил Ноэ.
— Да, не вы! — резко ответил Оливер. — Ну, атеперь довольно. Больше ни слова не говорите мне о ней. Лучше не говорите!
— Лучше не говорить! — воскликнул Ноэ. — Воткак! Лучше не говорить! Приходский щенок, да ты наглец! Твоя мать! Хороша онабыла, нечего сказать! О, бог ты мой!
Тут Ноэ многозначительно кивнул головой и сморщил, насколькобыло возможно, свой крохотный красный носик.
— Знаешь ли, приходский щенок, — ободренныймолчанием Оливера, он заговорил насмешливым, притворно соболезнующимтоном, — знаешь ли, приходский щенок, теперь уж этому не помочь, да итогда, конечно, ты не мог помочь, и я очень этим огорчен. Разумеется, мы всеогорчены и очень тебя жалеем. Но должен же ты знать, приходский щенок, что твоямать была самой настоящей шлюхой.
— Что вы сказали? — вздрогнув, переспросил Оливер.
— Самой настоящей шлюхой, приходский щенок, —хладнокровно повторил Ноэ. — И знаешь, приходский щенок, хорошо, что онатогда умерла, иначе пришлось бы ей исполнять тяжелую работу в Брайдуэле,[13] или отправиться за океан, или болтаться на виселице, вернеевсего — последнее!
Побагровев от бешенства, Оливер вскочил, опрокинул стол истул, схватил Ноэ за горло, тряхнул его так, что у того зубы застучали, и,вложив все свои силы в один тяжелый удар, сбил его с ног.
Минуту назад мальчик казался тихим, кротким, забитымсуществом, каким его сделало суровое обращение. Но, наконец, дух еговозмутился: жестокое оскорбление, нанесенное покойной матери, воспламенило егокровь. Грудь его вздымалась; он выпрямился во весь рост; глаза горели; он былсам на себя не похож, когда стоял, грозно сверкая глазами над трусливым своиммучителем, съежившимся у его ног, и бросал вызов с энергией, доселе емуневедомой.
