class="p1">— Это неистощимый предметъ для Гринева, сказалъ ему Буеракинъ. Мой человѣкъ вылился въ такую форму, что пересоздать его невозможно; но Гриневъ все еще надѣется.
— А онъ давно при васъ? спросилъ Телепневъ.
— Съ тѣхъ поръ, какъ я въ университетѣ. Личность типичная, добавилъ съ улыбкой Буеракинъ.
— Вы пожалуйста заверните къ намъ, проговорилъ Телепневъ. Мы все дома будемъ, лекцій мало.
— Да ужъ особенно на вашемъ разрядѣ, сказалъ насмѣшливо Буеракинъ.
— Я поступилъ на камеральный, чтобъ осмотрѣться немножко.
— Да, если вы, не торопитесь кончить курсъ, такъ отъ чего же не позволить себѣ такой роскоши? добавилъ Буеракинъ.
А въ углу, на диванѣ Абласовъ велъ очень сухой, казенный разговоръ съ Дубровинымъ о томъ, гдѣ и какъ достать записокъ. Дубровинъ предложилъ ему часть анатоміи; но сейчасъ же прибавилъ, чтобы съ тетрадками обойтись осторожно.
— Купите у меня костей, сказалъ онъ, поглядывая изъ-подлобья на юношу; хорошія кости и не дорого продамъ.
Абласовъ отвѣтилъ на это, что лишнихъ денегъ у него нѣтъ. Этотъ отвѣтъ не понравился Дубровину, и онъ еще не словоохотливѣе продолжалъ бесѣду съ новичкомъ.
— Самоваръ! закричалъ Гриневъ и заоралъ:
«Обѣдать, обѣдать давайте скорѣй,
Люблю я трудиться, за добрымъ столомъ,
Что можетъ быть въ жизни пріятнѣй, милѣй,
Какъ вкусное блюдо съ хорошимъ виномъ?!»
Михалъ Мемноновъ, ставя самоваръ на столъ, только поморщился на такую необузданность Гринева, и когда тотъ кончилъ, онъ внушительно проговорилъ:
— Какой тутъ обѣдъ? чаю-то порядкомъ не напьетесь, какъ добрые люди!
Гриневъ схватилъ его за руку и, вставши на колѣни, запѣлъ тончайшей фистулой:
«Ты не повѣришь, ты не повѣришь,
Ты не. повѣришь, какъ ты мила!»
— У, чтобы васъ! варвалось у Михалъ Мемнонова, и махнувъ многозначительно рукой, онъ пошелъ за чашками.
— А вы, господа, архіерейскихъ сливокъ не употребляете? крикнулъ Гриневъ.
— То есть какихъ это? спросилъ Горшковъ.
— Ямайскихъ.
— Нѣтъ, мы этого не употребляемъ.
— Напрасно. Это и въ писаніи говорится, Михалъ Мемноновъ, какъ объ этомъ значится въ книгахъ живота?
— Не знаю-съ! съ сердцемъ отозвался служитель.
— Веселіе есть человѣку пити. Присядьте, господа, начнемъ задувать чай!
За чаемъ бесѣда сдѣлалась оживленнѣе и перешла скоро къ описанію нравовъ чекчуринской казармы.
— А что эта за пѣвица? наивно спросилъ Горшковъ. Мы ее видѣли на галдарейкѣ въ первый день, съ гитарой сидѣла.
— Ха, ха, ха! разразился Гриневъ. Это, батюшка, Дульцинея Тобозская, объ ней вы у одного моего пріятеля можете распросить. И Гриневъ кивнулъ головой въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ Дубровйнъ.
Курносый Буеракинъ усмѣхнулся. Абласовъ скромно опустилъ глаза.
— Она одна живетъ здѣсь? допрашивалъ Горшковъ.
— А вы, я вижу, Ловеласъ! Хоть и въ юныхъ лѣтахъ, а до самой сути добираетесь. Нѣтъ, батюшка мой, она здѣсь не одна живетъ, а здѣсь ихъ двѣ сестрицы: Агата и Цецилія, а по-россійски — Людмилка и Агашка.
— Гриневъ, заговорилъ Буеракинъ: ужъ ты пошелъ съ своимъ цинизмомъ!
— Чего? А кто третьяго дня вечеркомъ-то пробирался по галдареечкѣ?… Ну, идеалистъ, скажи-ка?
Курносый немножко покраснѣлъ.
— Да, другъ любезный, обратился Гриневъ къ Горшкову, и положилъ ему на плечо руку: выбрали вы мѣсто злачное! Коли желаете, такъ пойдемте къ сосѣдкамъ въ гости, я вотъ такъ — пашой пойду, они не взыщутъ.
— Нѣтъ, ужъ мы въ другой разъ, поспѣшилъ отвѣтить Горшковъ и покраснѣлъ.
Медикъ Дубровинъ хмурился. Абласовъ по своей натурѣ тоже не былъ способенъ поддерживать подобный разговоръ. Телепневъ обратился съ вопросомъ къ Гриневу.
— А каковъ здѣсь театръ? проговорилъ онъ.
— Театръ? вскричалъ Гриневъ и заоралъ:
«Тамъ, тамъ подъ сѣнію кулисъ
Младыя дни мои неслись!»
— Вы еще не были, господа? Такъ хватимте сегодня. У насъ нѣкій храмъ музъ, всякую штуку вамъ изобразятъ. Есть у насъ двѣ партіи, одни стрѣлкисты, а другіе проко-писты. Стрѣлкистъ — я. У Стрѣлкиной талантъ, батюшка; я еще ее дѣвчонкой зналъ, когда она толстыми ножищами качучу выдѣлывала на Макарьевской ярмаркѣ! И большой талантъ, только физіей не вышла; ну, да это въ сравненіи съ вѣчностью ничего не значитъ. А прокописты, батюшка, это самая шва.іь, модники. Вотъ и сочувствователь нашъ къ тому ясе цеху приписался, и онъ указалъ на Буеракина. Все объ искусствѣ толкуетъ, а на повѣрку-то выходитъ — ему любо, когда Прокопова ногой дрягнетъ.
— Поѣдемте, господа! обратился Телепневъ къ своимъ товарищамъ.
— Я готовъ, крикнулъ Горшковъ, занятно будетъ посмотрѣть, какъ здѣсь искусство процвѣтаетъ.
— Ну, а ты Абласовъ? спросилъ Телепневъ.
— Я дома останусь.
— Ну пожалуйста, бутусъ ты, живодеръ ты мой! поѣдемъ, приставало. Горшковъ къ Абласову.
— А я своихъ уродовъ приглашать не буду; на послѣдній рубль иду. Михалъ Мемноновъ, одѣваться!
Гриневъ вскочилъ, зашагалъ по комнатѣ и запѣлъ:
«Пиши куплетъ, когда съ испаньолеткой,
Въ усахъ, съ хохломъ сидитъ въ театрѣ франтъ,
И, съ важностью вертя своей лорнеткой,
Вретъ всякій вздоръ и въ слухъ бранитъ талантъ!»
Показалась голова Михалъ Мемнонова.
— Чего изволите?
— фанатикъ, одѣваться!
— Во что?
— Въ чемъ полагается быть во храмѣ музъ: пирогъ, селедку, панталонцы съ перехватомъ въ колѣнцахъ и со штривиками.
Мемноновъ ничего не отвѣчалъ, а подошелъ только къ столу.
— Убирать самоваръ? проговорилъ онъ, ни къ кому не относясь въ особенности.
— Тащи, тащи, крикнулъ Гриневъ.
— Большія здѣсь притензіи въ городѣ, сказалъ улыбаясь Буеракинъ Телепневу.
— А что? отозвался Телепневъ.
— Да такъ-съ. Все Парижъ изъ себя представляютъ; ну и въ театрѣ тоже: все даютъ, и оперы и балеты, а ужъ какъ даютъ — сами увидите.
— Вы до театра не охотникъ? спрашивалъ басомъ Дубровинъ Абласова.
— Да я почти и не бывалъ въ театрѣ.
— Трата денегъ одна, а въ сущности — собачья комедія, пробасилъ Дубровинъ.
— Да почти, что такъ, заключилъ Абласовъ.
— Такъ вы, господа, собирайтесь, а я къ вамъ сейчасъ зайду, крикнулъ Гриневъ, и началъ одѣваться.
Пріятели наши раскланялись и отправились домой.
XIII.
Въ сторонѣ отъ той площади, гдѣ находился Черный прудъ, посреди длинной улицы, ведущей въ поле къ женскому институту, возвышался городской театръ. Онъ смотрѣлъ весьма презентабельно и представлялъ собой квадратное зданіе въ два этажа, съ большими круглыми колонами и какими-то греческими украшеніями на фронтонѣ. Онъ былъ выстроенъ лѣтъ пять-шесть передъ тѣмъ, и не успѣлъ еще загрязниться.
Часовъ въ семь, у подъѣзда стояло, какъ и быть слѣдуетъ, два жандарма и хожалый. Подъѣзжали всякіе экипажи: и коляски мѣстныхъ аристократовъ, и мизерные извощики съ треуголками и студенческими воротниками.
Наши пріятели и Гриневъ помѣстились на двухъ дрожкахъ; Гриневъ ѣхалъ впереди съ Горшковымъ, и козыремъ влетѣлъ въ театральныя сѣни. Сѣни
