А в итоге… Залетела и осталась одна… Повторила мамину судьбу.
— Матери-одиночке, а тем более с двойней полагается ряд льгот, — неожиданно информирует Береснева. — Могу помочь с оформлением. Узнать, что и как, ведь ты будешь постоянно к детям привязана, — говорит так, будто я оставлю двойняшек себе. — У меня дочь год назад родила малыша, а по всем инстанциям я бегала, так что знаю, что к чему. И чего можно от государства добиться, если хорошенько его потрясти, — многозначительно бровь изгибает.
Острая боль пронзает сердце насквозь. Вот если бы моя мама была рядом сейчас. На месте Бересневой… Так же подсказала бы, что делать, предложила бы свою поддержку, заверила бы, что все будет хорошо. Но… После того, как я отказалась помочь Асе, мы вообще не общаемся…
— У вас дочь тоже… — сглатываю, не в силах подобрать слова. Краснею смущенно.
— Никто не застрахован от любви и предательства, милая. Не стыдись этого. Пусть ЕМУ будет стыдно, — ласково проговаривает Береснева, а я головой машу отрицательно. В моем случае сама виновата. Незнакомец и не в курсе даже… — Но моя дочь осознанно решила растить ребенка без мужчины. Для себя. У нее было ЭКО.
Задумываюсь над ее словами: как можно остаться одинокой осознанно? Но ответа найти не могу. А сама не знаю, как реагировать на предложение Бересневой помочь. Мне не хватает времени поразмыслить. Вместо этого дверь передо мной распахивается, а врач подталкивает меня в кабинет, будто в клетку с тигром бросает, предварительно усыпив мою бдительность.
— Добрый день, — тонкий женский голос режет мой слух раньше, чем я переступаю порог.
Мне стоит невероятных усилий заставить себя поднять взгляд на потенциальную мать моих детей. Одно дело все эти месяцы убеждать себя, что поступаешь правильно, но при этом продолжать вынашивать малышей, чувствовать их присутствие, разговаривать с ними тайком, покупать «вкусняшки», что они «требуют»… А совершенно другое — встретиться лицом к лицу с их будущими родителями.
Особенно с той, кого МОИ рыжики будут называть «мамой»…
Делаю шаг назад. И еще. Перестаю контролировать свое тело, которое рвется позорно сбежать отсюда. А душа… давно не на месте.
Утыкаюсь спиной в плечо Бересневой, которая успевает закрыть за нами дверь. Зыркаю на врача, как на предателя, но она никак не реагирует. Будто я вдруг превратилась в пустое место.
Встречаюсь лицом к лицу с претенденткой на моих детей. Прикрываю живот и едва сдерживаю эмоции, когда она изучает его пристально, с прищуром. Так, будто внутрь заглянуть пытается и прикинуть, подойдут ли ей ЭТИ малыши. Внутри как назло разливается неприятный дискомфорт, все сводит в тонусе, напрягается. Опять тренировочные схватки?
— Меня зовут Инна Григорьевна, — представляется женщина, пытаясь быть любезной. — А это Аркадий Дмитриевич, — указывает на своего мужа, настолько тихого и щуплого, что я не сразу его замечаю. Он поднимается со стула, приветствует меня кивком головы — и я обращаю внимание, что у него рыжие волосы. Значит, к внешности малышей претензий не будет. — Мы кандидаты наук, доценты. А вы учитесь? Специальность? — переходит на допрос будущая «мама».
Не могу побороть жар, который охватывает тело. Дышу часто и мелко, но не помогает. Капелька пота стекает по виску. Общее состояние усугубляется тем, что я невероятно нервничаю сейчас. Будто малышей своих продаю! Только без денег…
— Это важно? — дерзко выплевываю. Наверное, в этот момент я похожа на непутевую хамку, которой не то, что детей, — котенка доверить нельзя. Именно так меня и воспринимают «покупатели».
— Нет, воспитаем, — отмахивается женщина небрежно, сбрасывая маску доброжелательной дамы. — Мы с Аркадием Дмитриевичем не можем иметь детей, поэтому вопросом усыновления озадачились еще год назад. Рассматривали, как это лучше сделать. И решили остановиться на отказнике из роддома. Алевтина Павловна рекомендовала вас как здоровую, адекватную… кхм… производительницу, — исподлобья поглядываю на Бересневу, но, кажется, она сама в шоке от формулировки. Морщусь от болезненной вспышки в животе. — Мы готовы принять ваших двойняшек в семью. И взрастить, как своих собственных. Жилье и финансы позволяют. Образование дадим лучшее. Воспитание на высшем уровне, — зачем-то подчеркивает.
Она говорит так пафосно, важно, неестественно, что я хихикаю нервно, и три пары удивленных глаз, в том числе и врача, устремляются на меня.
— А я не готова, — выпаливаю резко, потеряв над собой контроль. — Вы НАМ не нравитесь.
И вылетаю из кабинета, громко хлопнув дверью. В коридоре даю волю слезам, позволяя себе быть слабой, жалкой и избитой этой несправедливой жизнью. Мчусь в направлении палат, толком не разбирая дороги. Пока не сталкиваюсь с кем-то.
— Златка! Ну, не можем мы друг без друга, — звенит знакомый голос. — Опять на сохранение?
Поднимаю зареванный взгляд на Снежану. Она обнимает меня неуклюже, потому что наши необъятные животы мешают.
— Пессарий, — всхлипываю.
— А у меня угроза преждевременных, — с волнением признается, а сама меня по голове успокаивающе гладит. — Ты чего переживаешь? Боишься? Нормально все будет.
— Я не из-за этого, — отстраняюсь.
Позади слышатся голоса и шаги. Снежана выглядывает через мое плечо, здоровается с кем-то, а потом мне тихонько бросает:
— Кто это?
Нехотя оглядываюсь. Слежу, как Береснева ведет к выходу недовольную Инну Григорьевну и равнодушного Аркадия Дмитриевича. Какие же они скучные оба. Совершенно по темпераменту рыжикам не подойдут! Я ведь чувствую!
— Родители для рыжиков, — выдыхаю рвано, но ничего объяснить не могу: ком в горле мешает, а очередной спазм в животе отвлекает все мое внимание. Что происходит? И малыши непривычно тихо сидят, будто приготовились к чему-то… — Эмоциональные истории любви. ВероНика Лесневская.
— Я надеялась, что ты передумала, — шепчет Снежана с грустью, но без тени осуждения. — Или на тебя давят? — воинственно сводит брови. — Договорились, кому деток сплавят? Ну, я им устрою!
Отпускает меня так резко, что я покачиваюсь, равновесие теряя. Обессиленно опираюсь спиной о холодную стену. Но через секунду — чуть ли не сгибаюсь пополам от сильной боли.
— О-ой, — хнычу жалобно и крепко живот держу, будто так смогу помочь малышам.
Колготы быстро намокают, и мне неудобно, что Снежана замечает это. Почему у нее взгляд такой напуганный?
— Началось, что ли? — Снежана под локоть меня берет, не позволяя упасть. Не могу ответить из-за непонятных ощущений и дикого страха. Невольно вскрикиваю при следующем приступе. — Алевтина Павловна, — вопит подруга в коридор, а Береснева тут же бросает «доцентов» и возвращается к нам. — Мы тут, кажется, рожаем.
— Как это «рожаем»? Рано! — икаю я. — О-о-ой…
Береснева подает мне локоть — и я принимаю ее помощь, потому что подсознательно доверяю. И рядом с ней даже схватки отступают. Проследив за мной, врач бросает взгляд на настенные часы в отделении, засекая время. Вид у нее невозмутимый и серьезный, ведь Алевтина Павловна четко знает, что делает. В очередной раз благодарю судьбу, что сегодня именно ее смена.
