Хмурому. Вот тот нам даст просраться по-настоящему.
— Ничего даб Весёлый Гай де стелает, — неуверенно сказал Назика, — од же в Тгидадцатом.
— Не сделает? — повернулся к нему тессерарий, — а ты не слышал, как Хмурый взял за жопу Луция Рябого из шестой центурии за песенку про Августа и мальчиков?
— Так мы же де пго Августа? — попытался оправдаться Назика.
— Ну тогда тебе нечего бояться, — усмехнулся Леторий, — потом расскажешь нам, кто забавнее, Весёлый Гай или наш Балабол.
Худому Гнею шутить почему-то не захотелось. Они снова пригладил волоски на своём подбородке и задумчиво зачерпнул ложкой кашу.
Доедали в молчании. Вечно голодный Балабол по своему обыкновению ещё и вылизал миску. Раньше над этим все посмеивались, потом привыкли и давно не обращали внимания. Однако в этот раз Назика почему-то ухмыльнулся.
Балабол Прастина поймал его взгляд и посмотрел в миску. На её дне был нацарапан член с яйцами. Не очень ровно, но вполне узнаваемо.
Гней побагровел.
— Кто это сделал?
Все посмотрели на него с удивлением.
— Сделал что? — спросил Леторий.
— Кто. Это. Сделал, — сжав зубы, с расстановкой проговорил Гней, — сознавайтесь, суки!
Авл отвернулся, давясь от беззвучного смеха.
— Ты не Балабол теперь, а Гней Феллатор, — глубокомысленно изрёк Диоген и едва договорил, как кулак худого опрокинул его на землю.
— Ах ты, дрочила, гречишка!
— За что, сука?! Это не я накорябал!
— А ну прекратили! — крикнул тессерарий.
Его не послушали. Молчаливый Пор на сей раз не вмешивался.
V. Весёлый Гай
Огромный лагерь, вмещавший два легиона (со дня на день ожидалось прибытие ещё одного), гудел, как пчелиный рой. Слухи о смерти Децебала распространялись среди легионеров со скоростью лесного пожара.
— Гай, ты что-то совсем перестал мышей ловить, — с неудовольскием произнёс Адриан, войдя в принципий.
Принципий — штаб легиона.
Здесь, в приёмном отделении большого шатра, разделённого полотняными перегородками на три части, возле стола дежурного контубернала императора ожидал высокий сухощавый человек. Был он совершенно лыс, отличался острыми чертами лица, отчего оно напоминало череп, туго обтянутый кожей.
— Болтают? — безо всякого выражения поинтересовался лысый.
— Не то слово, — сказал Адриан, — каждая собака знает. Да что собака — те свиньи, которых сегодня зарезали, и то перед смертью узнали.
— Наверное порадовались, — предположил лысый.
— Это были дакийские свиньи, — сказал Адриан.
— Тогда огорчились, — невозмутимо пожал плечами лысый, Гай Весельчак, он же Хмурый, человек, которого каждый в Тринадцатом легионе боялся до усрачки. И не только в нём. Не только легионеры.
Его лицо не выражало никаких эмоций, напоминало маску, но Адриан знал, что за этой маской сейчас скрывалось раздражение, ибо этот человек по долгу службы обязан был способствовать возникновению слухов и сплетен «правильных» и препятствовать бесконтрольному хождению тех, которые император и его ближний круг считали нежелательными. Обычно он со своими обязанностями справлялся блестяще, а потому любое отклонение от запланированного хода событий воспринимал довольно болезненно. Впрочем, внешне его неудовольствие никак не проявлялось, и заметить его могли лишь те, кто знал Гая Целия Марциала, трибуна Тринадцатого легиона, достаточно хорошо. А таких на всю армию можно было по пальцам одной руки пересчитать. Пожалуй, более других мог похвастаться близким знакомством лишь Элий Адриан, двоюродный племянник императора. Равных себе или стоящих ниже, Гай Целий в свою жизнь не допускал, а многие, вхожие в ближний круг императора, ограничивались в знании уже самим цезарем или тем же Адрианом, который благоразумно полагал, что таким людям, как Марциал, не следует быть на виду.
Марциал отличался скупостью на слова, говорил только по делу. Многие находили забавным тот факт, что Гай Целий по своей натуре был антагонистом другому Марциалу — поэту, что прославился яркими, едкими, нередко скабрезными эпиграммами. Его знали, как человека желчного, чрезвычайно остроумного и, часто, злоязыкого. Он высмеивал людские пороки, не делая снисхождения никому. Гай Целий тоже обладал острым умом, но использовал его иначе, нежели знаменитый эпиграммист.
О жизни Марциала до того, как тот встал под знамя с золотым орлом, не так уж много знал даже Адриан. Провинциал по рождению, третий сын не слишком богатого всадника, он не мог рассчитывать на достойное наследство и связал свою судьбу с военной службой. Начал её во вспомогательных частях, но довольно быстро продвинулся. В тот год, когда предыдущий Август Нерва усыновил уроженца Испании, любимца германских легионов Марка Траяна, и провозгласил его своим преемником, Марциал получил должность трибуна в Тринадцатом легионе.
Легион этот был одним из самых старых. Сформировал его Божественный Юлий, путём слияния двух других, отчего тот получил прозвище «Сдвоенный» или «легион Близнецов». Служба здесь считалась весьма почётной, к тому же Тринадцатый пребывал в большой чести у династии Флавиев, оценивших по достоинству верность солдат, что присягнули Флавию Веспасиану в год четырёх императоров. Хотя это и не преторианская когорта, но попасть сюда было весьма непросто. Кандидат в трибуны Тринадцатого должен был иметь влиятельных покровителей или быть незаурядной личностью. И к Марциалу сей эпитет относился безо всяких натяжек.
Гай Целий не мог похвастаться выдающимися воинскими умениями, не обладал талантом тактика. На предыдущих своих должностях он долгое время оставался совершенно незаметен, чему способствовала неброская внешность. Марциал мало отличался от невзрачной серой мыши. Всё изменилось после тридцати лет, когда он перенёс тяжёлую болезнь, сильно исхудал и начал стремительно терять волосы.
Как ни странно, и старый облик, без особых примет, и новый, броский и пугающий, весьма поспособствовали его карьере, которую Гай Целий сделал, почти не касаясь оружия.
Он заведовал хлебным снабжением.
Подобные люди, конечно, с незапамятных времён существовали в армиях всех государств и их занятия не несли в себе ничего особенно примечательного, разве что более других были подвержены тому, что римляне называли словом corruptio. Так было до времён Божественного Юлия — хлебники-фрументарии занимались снабжением армии. Потом их род занятий весьма видоизменился.
Когда Рим вышел далеко за пределы Италии и вобрал в себя многие народы, «отцам отечества» стало ясно, что для обеспечения мира и спокойствия в многочисленных разноплемённых провинциях недостаточно в каждой поставить по легиону. Нужно знать, о чём думают жители этих провинций. И не просто знать, а уметь направлять их мысли в нужное русло. Нужна была сеть агентов влияния. Впервые Рим столкнулся с подобной вражеской сетью во время Митридатовых войн. Квириты всегда были хорошими учениками, усердно усваивали полезные придумки и обычаи других народов. Усвоили и эту.
Необходимая агентура начала создаваться в годы Первого Триумвирата, поначалу медленно и довольно хаотично.
