тишина, и Кланькины всхлипывания звучат еще громче и горестнее.
— Не плачь, Кланька. Ну не плачь! Знаешь, что? Пойдем к бабушке Бойчихе, — неожиданно говорю я.
Почему мне вспомнилась в этот момент Лизина бабушка, сказать трудно. Мне подумалось вдруг, что только она может нам помочь.
На улице еще сумеречно и безлюдно. Сквозь утреннюю муть едва проступают темными пятнами дома и деревья. Сегодня воскресенье. Монотонно и уныло звонит церковный колокол. Мы с Кланькой бежим в Слободку.
Лиза встречает нас вопрошающим, встревожным взглядом.
— У нее мамка умерла, — говорю я.
Лиза прислоняется плечом к дверному косяку. Из горницы, стуча палкой, выходит бабушка Бойчиха, простоволосая, держа в руках повойник, Она только что проснулась и сладко позевывает.
— Кого же ты привела к нам, пичуга ранняя?
Она, прищурившись, всматривается в лицо Кланьки и хмурит седые брови.
— Да, никак, это Полюшкина дочь? Знаю, знаю тебя и отца твоего бесшабашного знаю, и мать-мученицу. Чтой-то ты головушку повесила? Или горе какое приключилось?
— У нее мамка... мамка... померла...
Бабушка Бойчиха берет Кланьку за плечи и, ковыляя в комнату, громко говорит:
— Чем же я утешу тебя, голубка обездоленная? Чем помогу тебе? Великое твое горе! Сядь со мной, желанная.
Кланька послушно приникает к бабушке.
— А вы что стоите, ровно птицы крылья опустили? Садитесь рядком.
Голос у бабушки Бойчихи громкий. Так говорят все ткачихи.
— Обмерла, голубка. А ты поплачь, поплачь. Сразу все беды со слезами утекут.
Бабушка гладит Кланьку по вздрагивающим плечам. Кланька не выдерживает и громко плачет.
— Вот-вот. Так его, горе, скинь с плеч долой. Радость придет к вам. Вырастете, подниметесь, красивые да пригожие.
Лиза тихонько берет из рук бабушки повойник и, став на колени, бережно заправляет ее пушистые седые волосы.
— Придет солнышко и к твоим окошечкам, Кланя. Будешь ты рукодельницей. Руки у тебя будут золотые.
Бабушка Бойчиха бросает мимолетный взгляд в окно, за которым на высоком заснеженном берегу Клязьмы темнеет фабричный корпус.
— Пойдешь ты в ткацкую. Соткешь ты такую материю, какую еще не рабатывал никто. Голубую, в цветах алых. Аленький цветочек приметливый. Он в глаза бросается. Станут носить люди платья да тебя похваливать.
Кланька всхлипывает тише, приподнимает заплаканное лицо.
— И будут твоим платьям удивляться цветы в поле. Солнце не захочет прятаться, птицы будут слетаться, чтобы подивиться, когда девушки разоденутся. Волк пробежит — и тот остановится: шубка-то у него серая, незавидная. Вот какую радость ты людям принесешь. Пройдет горе, как тучка летняя, выглянет солнышко.
Бабушка Бойчиха замолкает. Несколько минут она сидит неподвижно.
— А если Анфиса тебя обижать начнет, беги ко мне. — Сдвинув брови, она сердито стучит палкой по полу. — Не бойся ее. Я тогда сама с ней разговор иметь буду. В обиду тебя не дам, голубка.
Кланька вытирает глаза и улыбается робко, несмело.
Бабушка Бойчиха отпускает нас только к вечеру. Бледное зимнее солнце уже прячется за лес. Деревья, пушистые от инея, не шелохнутся. Примолкшая Кланька идет рядом со мной. Она о чем-то задумалась. Наверно, о том красивом платье, о котором рассказывала нам бабушка Бойчиха.
Проходя мимо загона, слышим беспокойный крик гусей. О них забыли сегодня. Кланька приоткрывает дверь сарайчика, Васька, взмахнув крыльями, с гоготом бросается к ее ногам. Кланька, вздыхая, гладит Ваську и спешит уйти.
У барака мы приостанавливаемся. Кланька нерешительно смотрит на меня. Она боится идти домой.
— Идем к нам, — зову я и беру ее за руку.
У нас гости. Петькин отчим и еще несколько незнакомых мужчин. Они сидят у кровати и о чем-то озабоченно разговаривают. Перед ними на одеяле лежит стопка смятых рублей, кучка серебра и тоненький голубой листок, чуть прикрытый краем картуза. У окна, поближе к свету, сидит мать. На столе смутно белеет подушка. Наколотые булавки щетинятся блестящим ежом. Мать, низко склонясь, быстро перебирает коклюшки. Увидя меня, она что-то хочет сказать, но внезапно закашливается. Одна из коклюшек выпадывает из ее руки на пол. Я бросаюсь к матери.
— Что ты, Ленка? — Мать прижимает меня к груди. Там у нее что-то шипит, как в наших ходиках.
— Мамка, не надо, не умирай!
— О господи, и взбредет же в голову!
Мать часто крестится и сердито отстраняет меня. Мужчины примолкают. Отец зажигает лампешку и ставит ее на свободный стул рядом с собой. Петькин отчим накидывает дверной крючок. Нас с Кланькой мать загоняет на полати.
Немного погодя мы с любопытством заглядываем вниз и прислушиваемся к разговору. До нас доносятся непонятные отрывки фраз, произносимые приглушенными голосами:
— Вот я вам сейчас прочитаю...
Дядя Никифор берет голубоватый тонкий лист, пододвигается поближе к огоньку лампы... Его рыжие волосы блестят на свету.
Мать откладывает в сторону коклюшки. Она встревожена и озабочена. Я толкаю Кланьку, но она, свернувшись клубочком, уже спит.
Чтение неожиданно прерывается. В дверь стучат.
— Анна, открой, — тихо приказывает отец и переносит лампу на стол.
Дядя Никифор поспешно засовывает листок за голенище валенка.
— Наверно, мой Петька. Проходу ре дает, так и ходит за мной, — говорит он с ласковой усмешкой.
Но в каморку входит не Петька; а бабушка Бойчиха и вместе с ней Дуня Черная.
— Можно, что ли, к вам?
Бабушка оглядывает всех суровым, пытливым взглядом. Мать срывается с места и подставляет ей единственный среди табуреток стул.
— А что же Дуняшку-то не приглашаешь? — спрашивает бабушка, развязывая клетчатый полушалок. — Ты раздевайся, касатка, к своим, чай, пришла, — обращается она к Дуне, которая остановилась на пороге. —Что уставились? Не ждали, поди? Кто у вас тут на похороны-то сбирает? Да ты меня, Анна, не усаживай, вон подругу приветь.
Дуня раздевается. Мать смотрит на нее, и в ее глазах появляются удивление и едва приметная радость.
На Дуне простая белая кофта. Черные волосы прикрыты неподрублённой косынкой, а в руках большой сверток. Она застенчиво осматривается, улыбается.
— Да ты садись, садись, — суетится мать.
— Подожди, Анна, меня усаживать. Где Аленушка? Я вот ей кое-что принесла. .
Я мигом скатываюсь с полатей. Дуня прижимается к моей щеке холодными губами и сует в руки пакет.
— На, соколёнок, полакомься да с подругой поделись.
— Где она?—заботливо спрашивает бабушка Бойчиха.
— У нас. Спит, — тихо отвечает мать, указывая рукой наверх.
Бабушка Бойчиха садится на табурет, стул она придвигает Дуне.
