читать дальше, только сидел и гадал, поняла ли умирающая Эзма, что это она сделала эти слова правдивыми. Я всё еще носил в себе эту боль, и даже когда мои синяки исчезнут, а раны затянутся, воспоминания будут жить вечным шрамом в моем сознании, подобно тем, что носил в себе Гидеон.
Я будто силой мысли притянул Гидеона, и он появился рядом, но на этот раз не выхватил книгу из моих рук, а просто устало и печально посмотрел с высоты своего огромного роста.
– Тебе помочь вернуться к одеялам?
Я нуждался в помощи, но помотал головой, предпочитая морщиться и скрипеть зубами, но не признавать, что идея была неудачная. Или что я не могу перестать думать о книге. «Сокрушил сам себя, принес в жертву». Даже добравшись до циновки, я не перестал дрожать, и это не имело никакого отношения к холодному ночному воздуху.
Гидеон бросил в костер последний кусок дерева и расстелил одеяла, создавая теплый кокон. Я был благодарен за одеяла, но только его тепло, когда он прижимался к моей спине и обнимал, позволяло мне спать по ночам.
Гидеон нашел меня в Симае, когда последние лучи солнца уже тянули к небу оранжевые пальцы. Его рука скользнула в мою, он прижался лбом к моей груди, шепча благодарственную молитву. Мне была знакома эта благодарность с тех пор, как я не дал ему перерезать себе горло. «Мы оба сломлены, – думал я, погружаясь в сон, – но, по крайней мере, мы есть друг у друга».
Чтобы добраться до побережья, потребовалось еще десять дней. С каждым из них я мог ехать в седле дольше и помогать больше, хотя пройдет еще много недель, прежде чем я восстановлю былую силу и ловкость. А пока я довольствовался тем, что мог идти, не шипя от боли, как закипающий чайник.
С раннего утра мы чувствовали запах соленых брызг и слышали крики морских птиц, но увидели первый проблеск синевы на горизонте только ближе к вечеру. Гурт Торинов не имел особой связи с морем, а мне на всю жизнь хватило той утлой лодки у берегов Сяна, и все же от этого зрелища к горлу подступил ком.
Гидеон остановил Орху на вершине холма и смотрел вниз, ветер трепал его отросшие волосы.
– Ты уверен, что хочешь это сделать? – не поворачиваясь, спросил он.
Я кашлянул, надеясь, что голос не выдаст моих чувств.
– Да. А ты?
Он пронзил меня серьезным, пристальным взглядом, и у меня внутри все перевернулось, как всегда, когда Гидеон так сводил брови.
– Я не уверен, – сказал он. – Я уже давно смирился с тем, что никогда не увижу степи.
– Ты забрался довольно далеко на север для того, кто не уверен, хочет ли переплыть море.
– Одно дело ехать куда-то, другое – достичь места назначения. И кроме того, я как-то не думал, что это может стать реальностью: поскольку я не могу представить себя дома, этот берег всегда будет в дне пути от нас. Снова и снова.
От мысли, что мы зашли так далеко, только чтобы попрощаться, ком в горле стал еще больше.
– Гидеон, я…
– Ты не можешь остаться здесь, – перебил он. – Даже если останусь я. Я знаю. Иначе ты выучил бы кисианский и остался со своей императрицей. Вер брии а сенаи.
– Что это значит?
Он улыбнулся, мягкая улыбка стала еще мягче благодаря вечернему свету и развевающимся на ветру волосам.
– «Я пойду туда, куда пойдешь ты». Точнее было бы перевести как «Мой дом – это ты», но так уж слишком сопливо.
– Но приятно.
Я хотел бы ответить теми же словами, но как бы ни желал сохранить Гидеона, когда наконец обрел его, степи звали меня, будто тянули за веревку, обвязанную вокруг сердца. Если Гидеон захочет остаться, мне придется выбирать между любовью к нему и степям, и это будет больно.
– Да, приятно, – согласился он. – Но мы не можем допустить, чтобы твое эго слишком раздулось.
– Это маловероятно. Я и так уже просто скорлупа, набитая сомнениями, но в случае чего ты обязательно напомнишь, какое я дерьмо.
Он поднял брови и улыбнулся, одновременно вызывающе и удивленно, и я подумал, не устремились ли его мысли к той заброшенной лавке в Симае, как и мои. Сколько бы мы ни говорили, что нужно всё обсудить, что это неровное начало нового пути, но мы еще не пошли по нему, никто из нас не был готов к чему-то большему, чем просто знать, что другой рядом. Наши раны еще не затянулись достаточно, чтобы изливать души и мысли даже друг другу.
– Ладно, – вздохнул Гидеон, снова глядя на море. – Не пора ли нам двигаться дальше? Или разобьем лагерь здесь и проделаем остаток пути утром?
Мне ужасно хотелось достичь конечной точки, потрогать соленую воду моря Глаза, но я покачал головой.
– Нет, давай… давай остановимся на ночь здесь. Один день ничего не изменит.
В ту ночь я не вынимал книгу Эзмы из седельной сумки. Мы с Гидеоном развели скудный костер, сидели и болтали обо всем, что придет в голову. Разговор тек подобно волнам и ветру, с легкостью, которой мы не чувствовали уже долгое время. В тот момент Гидеон снова был моим старым другом, но теперь я видел блеск в его глазах, а когда мы улеглись в гнездо из одеял, нас грели не только они, но и страсть.
– Верии а сена йи, – сказал я, когда мы лежали, сплетясь под луной, не обращая внимание на боль в ранах.
Гидеон рассмеялся.
– Вер брии а сенаи. Но нет. Никогда не говори мне то, что, по-твоему, я хочу услышать. Обещаешь? Мне хватит лжи и притворства до конца жизни. И пока ты любишь меня, твоя любовь необязательно должна принимать ту же форму, что и моя.
– Ладно, а как тогда сказать на кисианском «Я всегда буду сражаться за тебя»?
– Эш тории киис ур вер, – сказал он, приподнимаясь на локте и целуя меня в шею. В щеку. В шрамы на подбородке. – Ки’аш ур вер. Ки’вор ур вер. Скорш а сенаи ур вер.
– Слишком много слов. Даже я это понимаю.
– Я сказал, что всегда буду сражаться за тебя. Умру за тебя. Убью за тебя. Сожгу за тебя весь мир.
По коже пробежала дрожь восторга, смешанного со страхом, и я прижался к нему, вновь разгорелось желание.
– Почему твои слова всегда гораздо лучше моих?
– Потому что ты, мое солнце, моя луна, моя земля, моя душа, в этом полное дерьмо.
Когда
