Отхлебнув чай, он вздохнул: впереди еще было «ослабление». Империя слабела веками… Это могло свести с ума.
Он снова подозрительно взглянул на учителя: «Размешает сейчас чай да и скажет: „А ну-ка, Бабкин, покажи путь Ксеркса в Грецию“». С этим вопросом Бабкин столкнулся еще в первой четверти. Тогда, по его мнению, флотилия персидского царя Ксеркса прошла мимо берегов Греции…
Да мало ли о чем можно спросить! Бабкин даже заерзал на стуле.
— Карта у вас, Павел Сергеевич, какая-то… — начал он неуверенно. — У нас в школе вроде другая… Меня спросить, так я ничего и не покажу…
— Карта та же, — успокоил учитель.
— Ты приглядись повнимательней.
«Ну и влип!» — думал Бабкин, напряженно приглядываясь. На узком Апеннинском полуострове ясно чернел кружок Рима.
— Вон Рим, Павел Сергеевич! — показал вдруг пальцем Бабкин, словно столкнулся с приятной неожиданностью.
— Да, — приветливо откликнулся Павел Сергеевич. — Рим отсюда хорошо виден. А вот Карфаген почти незаметен…
— Да, — промямлил Бабкин, бороздя глазами карту вдоль и поперек. И вдруг торопливо поднялся со стула.
— Я домой пойду, — хрипло сказал он. — Там у меня пример по математике, никак решить не могу — с ответом не сходится…
На следующий день перед самым звонком Зонтиков поймал Бабкина в коридоре.
— Наконец-то! — зашептал он, оглядываясь. — Сейчас история… Куда побежим?
— Как передумал? — разинул рот Зонтиков.
Прозвенел звонок, и они вошли в класс. Через минуту появился Павел Сергеевич. Он повесил карту «Римская империя в первом веке нашей эры», взглянул на Бабкина и улыбнулся. Бабкин покраснел и, наклонившись к Зонтикову, тихо прошептал:
Гипноз
— Пойдет отвечать…
Затаив дыхание, Ленька Волосков, впивается в учебник. От волнения он видит всего два слова: «Так как…»
Карандаш учителя медленно скользит по журналу. Ученики с фамилиями на «А» и «Б» распрямляют спины — карандаш ползет по «В»…
«Быстрее», — торопит Волосков.
Карандаш застревает.
«Так как, — бормочет Волосков, — так как…»
— Пойдет…
«Только не меня… Если не вызовут, буду учить каждый день!»
Карандаш дергается, как грузовик в канаве, и тихо, почти незаметно сползает книзу:
— Корякин!
Вздох облегчения.
— Я не выучил, — уныло сообщает Корякин.
«Болван! — стонет Волосков. — Никогда не учит! Хоть бы раз!..»
— Почему? — хмурится учитель.
— Голова весь день болела…
«Голова у него болела! — с ненавистью фыркает Волосков. — Весь день в футбол гонял! Голова… Треснуть бы по этой голове!»
— А может быть, ты помнишь что-нибудь? Материал нетрудный… Подумай, Корякин, это ведь уже вторая двойка.
— Иди, — шепчет Волосков, — материал ерундовый, рассказывать нечего…
— И класс тебе поможет, — продолжает учитель.
— Конечно, поможем! — восклицает Ленька. — Все время будем помогать!
— Нет, — говорит Корякин голосом человека, которому уже ничто не поможет. — Не могу.
— Иди! — шипит Волосков и толкает Корякина в спину. — Вторая пара, балда!
— Ну что ж, садись, — учитель склоняется над журналом. — Вопрос тот же.
«Честное слово, буду учить, — бормочет Ленька. — Десять часов в день, если не вызовут! На улицу вообще ходить перестану! Зарядку буду делать!»
— Грачев!
Грачев идет к доске.
— Вопрос легкий… — шепчет ему вслед на всякий случай Волосков.
И нагибается к соседям:
— Можете не повторять, сейчас меня вызовут…
И снова впивается в учебник. Но строчки — как безумные, так и скачут, так и скачут! А слова в тот же миг испаряются из головы.
Тем временем ответ Грачева близится к концу…
«Скорей бы домой, — вздыхает Ленька, — завтра воскресенье, убрать все нужно, помыть… и к соседям — кому что трудно… Кому у нас трудно-то? Все, как назло, молодые, здоровые… Вспомнил! Вспомнил! Есть одна старушка — в самый раз! Сделаю уроки — и к старушке. Только бы не вызвали…»
— Отвечать пойдет… пойдет…
Волосков устремляет на учителя пристальный, немигающий взгляд.
«Мочалкин, Мочалкин, — бормочет он и, прищурившись, выпячивает подбородок. — Мочалкин, Мочалкин… или Пашков, — тихо добавляет он, предоставляя учителю некоторую самостоятельность. — Волосков хорошо знает материал, его можно и потом спросить… Мочалкина давно не вызывали…»
— Волосков!
В устах учителя фамилия звучит, как выстрел в спину.
«Хотя нет, посиди пока…» — делает Волосков последнее, отчаянное усилие. Но учитель молча смотрит на него.
Получив двойку, Волосков устало откидывается на спинку парты и несколько секунд сидит, бессмысленно уставившись в потолок. Потом он медленно переводит взгляд на учителя, лицо его выражает крайнее недоумение:
«Десять часов в день… Старушка… И до чего человек дойти может!..»
Двойка
— Липов.
Оглушенный, Борька приподнял крышку парты и полез за дневником. Он знал, что спасения нет, что до конца урока еще много времени и звонка не будет, но все-таки продолжал копаться в портфеле. Наконец встал и отвернулся к окну.
Все бросились к учебникам.
Учитель аккуратно вывел в журнале двойку, затем вызвал другого ученика, и в классе разлилось тихое, спокойное гудение. Учитель же как ни в чем не бывало прохаживался между рядами, разговаривал и даже улыбался. Но это была уже не прежняя, знакомая улыбка, теперь от нее веяло на Борьку холодом. Да и сам учитель изменился: в нем появилось что-то недоброе, чужое. И когда, обращаясь к классу, он сказал: «Устали?.. Ну ничего, скоро отдохнете», — Борька почувствовал, что эти слова относятся ко всем, кроме него.
Да и что хорошего в этом отдыхе? Подумаешь, перемена… Борька скорбно повел глазами. Чего радуются, сами не знают. А Сережка Туманов сидит какой-то надутый, получив щелчок от Петьки Сапожникова. Как будто худшего несчастья и быть не может. Ему бы радоваться, что только щелчок…
Учитель объяснял, что Уральские горы — старые горы, что они очень разрушены, а Борьку нисколько бы не удивило, если бы они и вовсе исчезли с лица земли.
