окровавленную, утыканную занозами руку и, дрожа от гнева, уставился на Норвела. Он тоже дрожал, ошеломленно вытаращив глаза.
– Норвел, – прорычал я, – уйди с дороги, не то я тебя размажу перед домом, так что до смерти будешь выковыривать гравий из своей жирной жопы.
У него отвисла челюсть. Он затрясся и потихоньку попятился.
Я стоял, не сводя с него глаз и не разжимая окровавленных кулаков. От ярости я чуть не обоссался.
Он повернулся и убежал в коридор.
Я вытащил занозы из руки, смыл кровь в умывальнике, намочил полотенце холодной водой и обтер лицо. А потом заметался по комнате, пытаясь успокоиться, осмысливая, что я натворил, и соображая, как быть дальше. За окном раздался гудок автомобиля. Я посмотрел на часы. Половина седьмого.
Я выкатил чемоданы в коридор, мимо кабинета Норвела, протащил их через жилую комнату, кухню и гараж на подъездную дорожку, где в «лендкрузере» сидел Коннор Харрингтон. В дверях стояли Норвел, Марджори, Майкл и Мередит, печальные, будто провожали сына в армию. Марджори заливалась слезами. Майкл, рыдая, сгреб меня в объятья. Мередит всхлипывала и щипала себя за щеки. Я поцеловал ее в лоб. Даже Норвел смахнул слезу. Чемоданы погрузили в багажник «лендкрузера», и мы с Коннором уехали. В зеркале заднего вида семейство Дулей, утирая слезы, дружно махало вслед удаляющейся машине, пока она не скрылась из виду.
ДЕНЬ 326
Субботний вечер, мой последний в Австралии. На следующий день я улетал домой. Я пробыл здесь без малого целый календарный год. Последние месяцы я жил у Стюартов, а перед этим провел два месяца у Трэверсов, а до них – месяц у Харрингтонов. Все они были прекрасными, компанейскими людьми и добрыми приятелями. В тот день все собрались у Харриса на мою прощальную вечеринку. Развлекались как обычно по субботам: Харрис играл на гитаре, мы по очереди читали вслух рассказы из сборника Вуди Аллена «Побочные действия», хохотали и пили портвейн до трех часов ночи.
К полуночи Коннор Харрингтон ни с того ни с сего спросил:
– Эй, Мака! – (Мне дали такое австралийское прозвище.) – Как тебе удалось так долго продержаться у Дулеев?
Я ошарашенно спросил:
– В каком смысле?
Все захихикали.
– Они же все того… с приветом, – рассмеялся он.
Все разразились громовым хохотом.
Раскрыв рот, я смотрел на них. Народ корчился от смеха, надрывал животы, только что не бился в истерике.
– Вот сволочи! – завопил я. – Вы знали! Вы с самого начала все знали! Знали, что они психованные! И вы меня с ними оставили? Да я с ними чуть сам с ума не сошел!
Хохот не умолкал. Тут я и сам засмеялся, и вскоре мы все катались по полу от смеха.
Такие вот у австралийцев шуточки.
Если честно, то у Дулеев мне было очень плохо. Для моего духа это была беспрерывная адская пытка. Красный сигнал светофора. Все мои грандиозные ожидания пошли прахом.
Но я дал слово, и о возвращении домой раньше срока не могло быть и речи. Я терпел. Только потом я понял, что мои мучения и мое одиночество были одним из самых важных моментов в моей жизни.
До поездки в Австралию я не задумывался о себе. А в Австралии впервые был вынужден разбираться в своих внутренних ощущениях, чтобы понять, что происходит вокруг.
Моя жизнь в Техасе была лучезарна и радужна, лето круглый год: «первый красавец», отметки, подруга – самая красивая в школе (да и во всем городе), мой собственный пикап. И гуляй сколько влезет. Никакого надзора.
Австралия – страна солнечных пляжей, бикини и серфинга, но такой я ее не увидел. В этой поездке я научился уважать зиму. Целый год я был наедине с самим собой. Каждый вечер лежал в ванне и дрочил, читая Байрона и слушая «Rattle and Hum». Ежедневно уговаривал себя: «Все в порядке. Со мной все хорошо. Ты справишься, Макконахи. Это просто культурные различия». Я стал абстинентом и вегетарианцем, весил 130 фунтов, собирался пойти в монахи и освободить Нельсона Манделу.
Да, меня отправили в зиму. Заставили разбираться в себе, потому что никого больше рядом не было. И ничего не было. Никаких подпорок. Ни родителей, ни друзей, ни подруг, ни отличных оценок, ни телефона, ни пикапа. Ни «первого красавца».
Зато постоянный надзор. И комендантский час.
Этот год сделал меня тем, кем я в итоге стал.
Я нашел себя, потому что деваться было некуда.
Этот год заронил в меня убеждение, которое я сохранил по сей день. Жизнь трудна. В ней случаются неприятности. Мы сами создаем себе неприятности. В Австралии я должен был провести год, и для меня это было неизбежным, потому что я дал слово. Я добровольно пообещал себе, что раньше времени не вернусь. Поэтому я выработал особое отношение к происходящему. Относительное. Я отказывался признавать, что семейство Дулей – ненормальные люди. Я жил в кризисе, но старался не обращать на него внимания. Держался на плаву до самой финишной черты. Упорствовал. Доказывал себе, что унаследовал отцовскую принципиальность.
И чтобы окончательно не сойти с ума, говорил себе, что из всего этого можно и нужно извлечь урок, что в этом есть и положительная сторона, нужно только пройти через этот ад. И я прошел. Невозможно по-настоящему ценить свет, не ведая тьмы. Чтобы твердо встать на ноги, надо сначала потерять равновесие. Лучше прыгнуть, чем упасть. И это – я.
ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ
P. S. Пока я жил у Дулеев по программе студенческого обмена, их второй сын, Рис, жил с моими родителями. Как он проводил время?
Мои родители свозили его на экскурсию в НАСА и в парк развлечений «Шесть флагов», а на лето поехали с ним во Флориду, где он каждые выходные устраивал вечеринки. Он ухлестывал за девчонками, упирая на неотразимый австралийский акцент, и катал мою бывшую подругу на моем пикапе. Ходили слухи, что две впечатлительные американки поддались его чарам по полной программе. Домашний бар был опустошен. Рис Дулей прекрасно провел время в Америке.
Я вернулся домой, в Техас. Мне было девятнадцать, я провел год в Австралии и теперь официально имел право употреблять спиртные напитки. Однажды вечером мы с отцом поехали в универмаг «Уолмарт», за бумажными полотенцами и едой для собаки, а на пути домой заглянули в бильярдную в торговом центре на юго-западе Хьюстона.
Выпили пивка, пообщались с отцовскими приятелями. Я держался почтительно, но мне хватало уверенности принимать участие в разговоре. Через пару часов мы расплатились в баре и направились к выходу. Я шагнул за порог, отец следом, и тут мускулистый вышибала подступил к отцу и спросил:
– Вы оплатили счет?
Отец, не останавливаясь, бросил: «Да, конечно» – и продолжал шагать. То, что случилось потом, я до сих пор вижу
