одними только предположениями.
Административные распоряжения занимали, однако, второй план. На первом стояли заботы политические и прежде всего расположение умов в пользу русского владычества. О действительном настроении населения официальный специалист по этой части, Спренгтпортен, как выше было видно, давал противоречивые показания: 10-го февраля он поздравлял Государя с отличным в этом отношении успехом; 11-го писал Румянцеву, что доверие заметно уменьшается и что он в отчаянии. Но 28-го он опять уже «имел удовольствие повторять, что умы везде располагаются в нашу пользу (Jai la satisfaction de vous répéter que les esprits se disposent partout à nous appartenir). Дворяне и помещики колеблются еще несколько между долгом и личным их интересом; боязнь вновь быть возвращенными Швеции сковывает их мужество громко высказаться; я их в этом разуверяю и надеюсь не ошибиться».
Первый Прием «воздействия» заключался, как мы видели, в издании от лица главнокомандующего прокламации, предшествовавшей и сопутствовавшей движению русских войск. Она подверглась однако порицанию. Самое действие её на население не было достаточно сильно: люди покидали жилища и бежали. Еще от 15-го февраля, из Борго, Буксгевден извещал, что шведское начальство распространяет про русских слухи, будто они грабят жителей, разоряют имущество и причиняют другие стеснения и беспорядки. Население призывалось к вооруженному сопротивлению. Это вызвало со стороны русского главнокомандующего издание новой прокламации, в которой к убеждениям присоединялись уже и угрозы. Вот её перевод с французского текста.
«Убежденный несомненными доказательствами, что шведское правительство принимает всевозможные меры для того, чтобы побудить жителей взяться за оружие без всякой для них пользы и только на их погибель, — сим объявляю, что всякий крестьянин, осмелившийся напасть на русские войска с оружием в руках, будет немедленно выслан во внутренние губернии России; равным образом и односельцы виновных, которые не приложат старания к отклонению их от сего, будут лишены покровительства Е. И. В-ва, обещанного людям спокойно живущим, и с ними поступлено будет по всей строгости законов, без различия пола и возраста.
«Многие крестьяне, не зная насколько строга дисциплина в императорских войсках, оставили их жилища и удалились в дальние деревни и даже в леса, где и подвергаются голоду и холоду и всем последствиям их необдуманного поступка. Пусть они возвратятся к своему очагу для мирных сельских занятий, и пусть будут уверены, что они сами и их имущества будут пользоваться там полнейшею безопасностью. Те, кто не послушает этого приглашения, должны будут винить себя самих, если в отсутствии их произойдут в покинутых деревнях беспорядки.
«Повторяю еще раз, что продовольствие и фураж будут в точности оплачиваемы и что если бы паче чаяния возникли, хоть малейшие основательные жалобы, они будут удовлетворены во всей полноте».
Но, не ограничиваясь для устрашения народа распусканием злостных слухов, шведское начальство внушало еще жителям, насколько для них будет тягостно находиться под русским правительством; выставлялось на вид множество налогов и в особенности набор рекрут и отсылка их далеко от родины. Шведы играли на одной из самых чувствительных струн. Страх пред рекрутчиной, вместе с боязнью крепостного права, влияли самым решительным образом в пользу Шведов и против Русских. Чтобы противодействовать этим внушениям Буксгевден просил разрешения Государя опубликовать, что набор рекрут отлагается в бывшей шведской Финляндии на несколько лет по примеру того, как сделано было по приобретении русской Финляндии, а также что население освобождается от наложенного на него шведским правительством сбора на уплату государственных долгов (Richsshuld); сбор этот продолжался уже многие годы.
Предложения эти одобрены в Петербурге, и Государь поручил Румянцеву сообщить об этом не только Буксгевдену; но и Спренгтпортену, с тем чтобы по их общему соглашению была составлена и издана прокламация, которою были бы объявлены финскому народу обе эти милости. По этому поводу гр. Буксгевден обратился к Спренгтпортену, прося его «сообщить свое мнение по этому предмету, и если оно не совершенно противоположно его собственному, то приказать возможно скорее приготовить прокламацию от имени Е. И. В-ва, определив в ней и число лет, на которое отлагается рекрутский набор, а затем безотлагательно прислать ее для распубликования везде, куда только можно иметь доступ, чтобы примирить умы населения».
Спренгтпортен. который был в это время в Гельсингфорсе, ответил ему: «Если вы, граф, желаете знать мои мысли по самому существу предмета, то я не могу не сходиться с вашим сиятельством в мнении относительно этой меры, столь благоразумной и способной приобрести привязанность к нам жителей; впрочем, быв уже предложена и утверждена Его Величеством, она не терпит отлагательства в исполнении. Но если то, что вы требуете от меня касается только формы, в которой прокламация должна быть изложена, то я думаю что документ этот с большею точностью может быть изготовлен в вашей канцелярии, где есть больше лиц знающих шведский язык, нежели в моей, состоящей единственно из ст. сов. Мальте, с этим языком не знакомого. В таком случае вы можете быть более уверены в изложении её вполне согласно с вашими собственными намерениями (как в отношении формы, так и числа лет для льготы от рекрутства). В деле такой существенной важности для пользы службы мои взгляды сойдутся с вашими, в чем и имею честь вас вперед удостоверить».
Таким образом, и в этом случае Спренгтпортен отказался от деятельного участия в сфере ему принадлежавшей, не смотря на прямо выраженную волю Государя. Он вперед подписывался под тем, что сделает главнокомандующий, действия которого, впрочем, постоянно критиковал. Он не замедлил это сделать и в настоящем случае, написав одновременно в Петербург гр. Румянцеву ответ на его письмо, но уже иначе, нежели писал Буксгевдену. Выразив удовольствие по поводу утверждения Государем таких справедливых мер, Спренгтпортен продолжал:
«Я уже собственною властью пользовался этими столь могущественными средствами для успокоения умов и расположения их в нашу пользу: везде, где проезжал, я распространял их в моих речах. Теперь, когда гр. Буксгевден уполномочен опубликовать их, — это будет скоро исполнено. Г. Ладо напишет прокламацию, а губернатор Эмин распространит ее в общее сведение обычным порядком. Не знаю, сообщит ли мне граф о своих мерах на этот счет».
Графу Буксгевдену Спренгтпортен умолчал следовательно о том, что он уже прежде везде обещал меры милости, которых без Государя никто не имел права оглашать и распространять, хотя бы и «в речах». Вероятно, в этом умолчании был тот умысел, что Буксгевден, находясь на месте, мог уличить оратора в неточности, тем более что мысль об этих льготах принадлежала Буксгевдену, или, по крайней мере, им первым была выражена. Графу же Румянцеву Спренгтпортен умолчал о том, что все составление прокламации,
