только одна комната и осталась.
– Ничего, – сказал Яконо. – Мы поместимся.
– Там кровать-то… одна, но я попрошу хозяйку развернуть еще спальную циновку, и…
– Беспокоиться незачем. Мы и так поместимся.
Он сказал это спокойно, без малейшего смущения и неловкости, и в голосе слышалась теплота – вероятно, только я ее уловила. И в мои-то страшно сказать какие годы щеки у меня покраснели, а на потолке обнаружились очень интересные завитушки.
Кланяясь и улыбаясь, трактирщик, казавшийся таким же бессловесным, какой часто бывала и я в присутствии Яконо, повел нас вверх по лестнице, то и дело оглядываясь, проверяя, что мы следуем за ним. Маленькую, но теплую и уютную гостиницу наполнял аромат стряпни, в противоположность холодной тьме, сгущавшейся за окном. В комнате не было ничего лишнего, только узкая кровать, небольшой столик и потрепанное кресло, видавшее лучшие времена.
Он впустил нас внутрь, а сам остановился в дверях, потирая руки.
– Замечательно, благодарю вас, – со всей искренностью произнес Яконо. – Сколько за ночь? И еще нужен горячий ужин и стойла для лошадей.
Не торгуясь, Яконо заплатил требуемую сумму, улыбаясь трактирщику, пока тот не ушел.
Принесли горячей воды, и мы умылись. Потом прибыла еда, и мы поели, подвинув столик к кровати, чтобы ужинать вместе – один на матрасе, а другой в дряхлом кресле, но обоим тепло, уютно и сытно.
Я никогда особо не волновалась, ложась с мужчиной в постель, но, как выяснилось, все когда-то случается в первый раз. Как можно делить постель с кем-то без секса, я понятия не имела, а близость и уязвимость пугали. Но, когда Яконо разделся до пояса и нырнул в кровать со мной рядом, когда его грудь прижалась к моей спине и он меня обнял, это было прекрасно. Он был сильный и нежный, и дышал мне в затылок, и хотелось, чтобы за ночь выпал глубокий снег и нам пришлось здесь остаться подольше.
– Когда мы доберемся до твоего дома, там тоже будет мало кроватей? – спросила я.
– Обычно кроватей хватает, но кто знает. – Я почувствовала тепло его дыхания на своей шее. – Если ты захочешь.
– Я думаю, это было бы… славно, – сказала я, крепче сжимая обнимавшую меня руку. – Да.
У меня не было уверенности в том, что ждет впереди, да и быть не могло, но впервые появилось ощущение открытого пространства, возможности, и, свернувшись в тепле Яконо, я просто существовала. Там, снаружи, дул ветер и падал снег, и я никому не была нужна. Даже смерти моей никто не хотел. Там, куда мы едем, мне необязательно оставаться Кассандрой Мариус, я могу стать кем угодно, кем захочу, и со мной будет Яконо, с добрыми глазами и щедрым сердцем.
«Мне он очень нравится, Касс, – сказала Кайса, когда обе мы уплывали в сон. – И мне очень нравится… это. Все это».
«Да, и мне он тоже нравится, но… Кайса?»
«Да, Кассандра?»
«А еще мне очень нравишься ты».
И впервые в жизни мне удалось заставить ее потерять дар речи.
38
Мико
Мансин однажды сказал, что император Кин удерживает трон благодаря силе отличной легенды, которая кажется правдивой, как бы мало правды в ней ни было. Люди восстают против шероховатостей в истории, хотя следует опасаться именно совершенных, в которых нет ни малейшей трещинки между фрагментами, и каждая шестеренка вращает ее в нужную сторону. Правильную. Смерть Мансина от рук дочери, которую он жестоко эксплуатировал и не ценил по достоинству, стала еще одной шестеренкой, сдвинувшей нас к новому будущему. Вот так и возникла легенда.
В условиях царившей в Симае неразберихи нужно было принять множество решений, составить указы и отправить послания, отдать приказы и провести советы, и у нас с Сичи едва хватало времени перевести дух и сказать друг другу, что мы справимся. Но мы должны были справиться, потому что иначе Кисия вернулась бы к жизни по прежним, закостенелым шаблонам, задушив перемены. Мы мечтали о будущем, в котором не нужны императоры-боги, а войны с Чилтеем не повторяются каждый год, где горные племена называют Кисию своим домом. Но это будущее не наступит, если за него не бороться. Каждый день. С каждым вздохом.
Через несколько дней после взятия Симая мы встретились с последними оставшимися левантийцами рядом с их лагерем. Это было не официальное мероприятие со знаменами, шатрами и придворными, а скорее встреча старых друзей на обочине.
Многие уже уехали, торопясь на север. Другие задержались на пару ночей, а раненые – еще дольше. Теперь все покидали Кисию и пришли попрощаться с Нуру и Тором.
В тот пасмурный день на пустыре нас ждал десяток левантийцев, и каждое лицо было знакомо, хотя я не знала всех по именам. Нуру и Тор осадили лошадей и тут же спешились, и крепко обняли каждого из тех, кто пришел попрощаться, не сдерживая слезы. Только спрыгнув с седла, я обвела взглядом собравшихся воинов и увидела Раха. Он сидел, прислонившись к дереву, и откинул голову назад, щетина на ней сливалась по цвету с корой и была не намного темнее синяков на его лице.
Я шагнула вперед, но остановилась, переведя взгляд на стоящего неподалеку Гидеона.
– Что случилось?
– Он сражался за нас, – сказал Гидеон, вскинув голову. – Как всегда. Даже когда это глупо, а мы этого не заслуживаем.
– Гидеон, – сказала Сичи, и тот заключил ее в объятья.
Я даже позавидовала им: на мгновение их души как будто слились – так хорошо они понимали друг друга.
Мне хотелось бы вот так попрощаться с Рахом, но он не только не встал, но даже не открыл глаза. Он хотя бы дышал – и только этим я могла утешиться. Подойдя ближе, я заметила новые раны, так много, как будто он еще не развалился на части только благодаря повязкам и надежде.
– Рах, – тихо произнесла я, опускаясь рядом с ним на колени во влажную траву, под доносящуюся болтовню на левантийском. – Рах?
Его веки затрепетали, и на мгновение он вернулся в реальность, посмотрев на меня из отекших глазниц. Его губы дрогнули в улыбке.
– Мико, – сказал он, и у меня выступили слезы.
Со всей нежностью я провела рукой по его бритой голове, только чтобы прикоснуться к нему в последний раз. Если ему было больно, он этого не показал.
– Ты тоже должна его поблагодарить, как и мы, – сказал за моей спиной Гидеон. – Хотя он сделал это не ради тебя, – добавил он.
– Я знаю. – Я повернулась к Гидеону – воину, разделившему
