– Интересная цена. Что если она захочет выйти на поверхность завтра?
– Она захочет. И выйдет. Поэтому ты будешь с ней, когда польётся кровь. Вам выделят место в нашей общей… вылазке.
– Нет! – Лицо Майрона сделалось жестоким и нетерпеливым. – Отныне лишь она будет решать, жить ей или умереть. Девчонка любила поговорить о свободе выбора, так пусть же вкусит её сполна и на собственной шкуре.
Гигант сделался столь раздражённым, что Исварох не дерзнул задерживать его. А ведь был у погребальщика ещё один вопрос, – об истоках личной неприязни. Ну что ж, возможно, когда-нибудь представится более подходящий момент.
Глава 22
День 7 месяца иершема (XII) года 1650 Этой Эпохи, Астергаце, Эстрэ.
Когда-то он несколько месяцев просидел в ледяной тюрьме на Оре, с тех пор холод являлся для рива чем-то несущественным, чем-то лёгким, но не сегодня. Из-под плаща струился горячий воздух, тело было раскалено как горн, однако, самого Майрона бил озноб. Он прятался на колокольне храма святого великомученика Анрея. Колокола скорбно молчали, покрытые наледью и выглядевшие от этого хрупкими, Майрону казалось, что утренний воздух отдавал синевой, – облака затмевали солнце.
Слова водили хоровод в его голове, лезли на язык, желая быть произнесёнными. Копьё напевало песнь о временах великих битв и великих побед, требовало крови, обещая взамен пламя, жаркое как солнце. А Майрон думал о своём непутёвом ученике, и о том, что события несутся безумным галопом с тех пор, как он вторгся в Астергаце.
Наверное, всё это, – культ Пылающего, свивший гнездо под святым городом; копьё, так удобно легшее в руку, – должно было удивлять или пугать, но он утратил эту способность. Даже тот, кто ждал внутри огненного столба, Сарос Драконогласый, подождёт ещё, а вот мальчишка может погибнуть. От этой мысли стало ещё холоднее.
Весь путь от Эшши до врат Синрезара оградили двойным кордоном, который удерживали войска столичного гарнизона. Они готовились подавить бунт, и, всё выглядело так, что готовились не зря, ибо люди со всех концов Астергаце стекались к Горе Мощи Господней. Наверху, на Соборной площади их собрались многие тысячи, – верных Церкви амлотиан, ждущих казни лжепророка, тех, кого не коснулся его свет и тепло. Гораздо ниже скапливались иные, – верующие во второе пришествие. Эти вторые смотрели на солдат с гневом и страхом.
Майрон сомкнул пальцы на копье, почувствовал невероятную силу, к которой оно являлось ключом, выглянул наружу. В воздухе витал снег и тревога. К этому часу врата Колыбели Ангелов уже должны были открыться.
///
По коридору пронесли лампу, в темноте раздался скрежет засовов, скрипнули петли, тюремщики проникли в каменный мешок и перековали узника.
– Уже утро? – спросил он тихо.
Суровые стражи не проронили ни слова, цепи натянулись, увлекая его вперёд.
– Эй, – донеслось из камеры слева тихое, – тебя уже забирают, Обадайя?
– Да, Тильнаваль.
– Как жалко. Больше мы не увидимся… хах, впрочем, мы никогда не виделись.
– Верно. Жаль оставлять вас тут без света, тепла и увлекательных бесед.
– Надеюсь, гореть ты будешь быстро! – донеслось из дальней камеры. – Саутамар желает тебе задохнуться от дыма!
– Вы оба очень добры!
Цепи натянулись, резко дёргая Обадайю. Сапоги звенели о каменный пол, босые ступни шлёпали следом. Ступень за ступенью стражи и узник поднимались от сырой тьмы, ближе к морозному свету.
///
Врата Колыбели Ангелов медленно раскрылись, на Необратный мост выехал конвой. Впереди двигались папские драгуны в доспехах в накидках белых как снег и сверкающих как золото.
За конницей шагало девятеро воинствующих монахов, чьи руки были сложены для молитвы, закрытые шлемами головы склонены, а молоты висели в поясных кольцах.
За иоаннитами двигалось ядро обороны, состоявшее из солдат Церковного Караула. Они были вооружённых рогатинами и короткими мечами для битвы с толпой, коли та посмеет напасть. Внутри этого серого ядра катилась высокая телега, – толстые колёса, обитые железом; прочные оси, четыре запряжённых тяжеловоза и железная клетка.
За телегой шагали солдаты столичного гренадерского полка, рослые мужчины с заряженными мушкетами, фитилями, вплетёнными в бороды, и гренадами, звеневшими в лядунках.
Воинство не маршировало, но мост всё равно подрагивал, и тот, кто притаился в ледяной воде, чувствовал это. Взламывая лёд, из реки выглядывала бледно-серая голова, тёмные глаза акулы глядели вверх, Маргу выжидал.
///
Исварох и Улва держались вдалеке от дороги, погребальщик не желал приближаться, зная, какой план был у Майрона Синды. Девушка, мучимая нетерпением, взобралась на один из световых столбов и повисла над человеческим морем. Дул ветер, в глаза попадали колючие снежинки.
Когда конвой появился в поле зрения всё стихло и снег закружил в медленном танце. Недовольство народа было зримо, однако, при виде такого охранения эти несметные полчища оробели. На большой телеге с клеткой ехала дюжина монахов, облачённых в серое, а Обадайя сидел в углу, меж прутьев, с поникшей головой. Сердце Улвы защемило от такой картины, захотелось немедля пролить кровь… Но ничего, ждать осталось недолго.
– Вот он, – предупредил погребальщик.
На одной из сопредельных улиц появился человек, обнажённый по пояс, его голова была объята огнём, а в руке сверкал кинжал. Человек бежал в толпу.
– Он горит! – возопила северянка во всю мощь лёгких. – С дороги! Он горит!
Люди оглядывались и с криком бросались прочь от бегущего факела. Улва быстро соскользнула, присела за каменным парапетом и заткнула уши. Раздался взрыв. Мир сделался ослепительно-белым, её, парапет, землю и здания вокруг тряхнуло; по зимней улице прокатилась волна жара, в ушах появился мерзкий писк.
Та часть заграждения, где монах Звездопада пронзил своё сердце кинжалом, превратилась в полотнище крови и пламени. Взрывная волна сожрала десятки людей и покалечила в разы больше. Разорванные и обугленные тела раскинулись повсюду, горячий воздух благоухал палёным мясом; воронка в брусчатке, оплавленный камень, вопли и стоны…
– Вниз! – Погребальщик схватил девушку и затащил её обратно за парапет, когда с противоположной стороны дороги раздался второй взрыв.
Заграждение было прорвано и монахи Звездопада, уже не объятые пламенем, но с оружием в руках, ринулись на конвоиров.
– Давай! – В руках Улвы сверкнул клинок, а за спиной развевался плащ из Гнездовья, глаза горели неистовой злобой. – Мы доберёмся до него первыми! Освободим!
– Не лезь мантикоре в пасть, – ответил Исварох, обнажая клинки.
