то есть, несмотря на свою фатальную нечистоту, секретом идиомы. Секрет – это в первую очередь разделение, не-отношение, прерывание. Самое неотложное, и я попытаюсь приложить к этому все усилия, – это покончить здесь с любой видимостью семейственности, избежать генеалогических искушений, проекций, уподоблений или идентификаций[968].
Прочитав этот превосходный текст, Филипп Лаку-Лабарт посылает Деррида взволнованное письмо. Сила страниц, посвященных ему другом, едва не лишает его голоса.
Единственное слово, которое приходит мне на ум, – я потрясен. Помимо «простого» нарциссизма, который я, впрочем, не отрицаю, впервые вижу, что меня кто-то читает, и этот кто-то – ты, не только то, что ты представляешь, но ты, перед кем мой долг в вопросах мысли безмерен и кого, ты это знаешь, я упорно считаю главой школы, к которой я по-прежнему ощущаю принадлежность, даже если я на самом деле никогда не был в положении твоего ученика. Но помимо этого нарциссизма, по причине того, что ты даешь этим текстам, в которых я вопреки внешне заметному тону всегда ощущаю себя не совсем уверенным, ты оказываешь им доверие, которое я бы не счел возможным, и я только что начал понимать, что они пытались сказать и что я сказать не мог[969].
Этот период отмечен также встречами со многими молодыми философами, которым уготовано блестящее будущее. Бернар Стиглер начал общаться с Деррида в совершенно особых обстоятельствах. Как он рассказывает в своей небольшой книге «Содеять», именно тогда, когда он отбывал долгий тюремный срок в Тулузе, он начал изучать лингвистику, а затем и философию при поддержке Жерара Гранеля. «Эти пять лет заключения стали для меня шансом, – объясняет он. – Поскольку время было единственным, чем я располагал, я мог заняться методическим чтением некоторых важных философских произведений Платона, Аристотеля, Хайдеггера, а потом и Деррида. „О грамматологии“ показалась мне сверхчеловеческим текстом. С какого-то времени я настолько увлекся Деррида, что Гранель предложил мне написать ему. Мне понадобилось какое-то время, чтобы решиться, поскольку с тех пор, как я оказался в тюрьме, я выбрал для себя установку, которая казалась мне спасительной: ничего не ждать извне. Поэтому я очень боялся, что он не ответит и что это меня заденет. Он, однако, тут же ответил мне, причем очень подробно. Впервые мы встретились в Париже в октябре 1982 года, во время одного из моих первых отпусков. Несмотря на мои попытки расслабиться, я был парализован волнением, оцепенел от того, что оказался лицом к лицу с автором текста, оказавшего на меня столь сильное воздействие»[970].
В последние месяцы отбывания срока Стиглер отправляет Деррида свой текст о Платоне, который станет потом его магистерским сочинением. Деррида тотчас замечает высокое качество этой работы. В своих письмах Стиглер рассказывает о некоторых личных подробностях, которые не могли не тронуть Деррида, поскольку как раз недавно его задержали в Праге. В частности, он признается ему, что выхода из тюрьмы он больше боится, чем ждет его: «Я сейчас подошел к центральной части своей работы, в которой я чувствую себя достаточно вольготно, и боюсь, что это освобождение обратит в прах мои попытки сделать себя по возможности открытым текстам, чему тюрьма очень способствует»[971].
После освобождения Стиглера в начале 1983 года Деррида продолжает курировать его философскую работу. И к великому удивлению того, кто восхищался Деррида как недоступным мэтром, автор «О грамматологии» равно интересуется и его профессиональной судьбой, помогая ему по возможности социализироваться. В 1984 году Бернара Стиглера избирают на шесть лет руководителем исследовательской программы в Международном коллеже философии. В 1986 году он утверждает тему диссертации с Деррида в качестве руководителя – одновременно с его тогдашней подругой Катрин Малабу, выпускницей Высшей нормальной школы Фонтене-Сен-Клу и агреже по философии.
С тех пор как Деррида избрали в Высшую школу социальных наук, он имеет право руководить диссертациями, чем занимается с удивительным вниманием. Положение его студентов во французском институциональном контексте не лишено рисков. Катрин Малабу объяснила это так: «Приближаться к Деррида, тем более писать у него диссертацию, – это значило почти распрощаться с университетом. Во Франции все, кто работал с ним, попадали в опалу. Даже и сегодня ярлык „дерридеанки“ так и не отстал от меня, хотя моя работа уже не имеет почти ничего общего с его работой. Каждый раз, когда я выступала перед той или иной комиссией, меня удостаивали несколькими вопросами о нем, обычно недоброжелательными. Конечно, Деррида порой сам провоцировал, например Генеральную инспекцию или комиссию по агрегации, но я думаю, что больше всего раздражала его независимость по отношению к институту, воплощением которой он всегда был. И вот эту независимость я в нем и любила. Никогда я не встречала кого-нибудь, кто так же мало боялся возможных репрессий или общественного мнения. Для него было неприемлемо, что покорность институтам могла бы оказаться важнее мысли, а норма – взять верх над интеллектуальным требованием. На более глубоком уровне в самой деконструкции есть нечто такое, что вызывает на бой: тревогу порождает сам этот подход»[972].
С точки зрения Деррида, деконструкция остается способом мыслить философию. Речь идет не об учении, а о способе анализировать генеалогию истории философии, «ее понятия, предпосылки, аксиоматику, причем делать это не только на уровне теории, но также ставя под вопрос ее институты, ее социальные и политические практики, короче говоря, политическую культуру Запада»[973]. Это довольно узкое определение не мешает Деррида проникать в новые сферы и бросаться в рискованные эксперименты.
После того как многие ушли из политики, он, наоборот, все больше интересуется ею, причем все более непосредственно. В 1984 году на конференции «No apocalypse, not now» речь идет об угрозе ядерной войны, на ней же внимательному анализу подвергается дискурс администрации Рейгана. В тексте «Последнее слово расизма», написанном для передвижной выставки об апартеиде, анализируются особенности южноафриканского режима и международное соучастие, которым он поддерживается. Этот вопрос особенно интересует Деррида. В 1986 году он подает большую и содержательную статью в коллективный сборник «За Нельсона Манделу», в котором принимают участие 15 писателей, среди них Надин Гордимер, Сьюзан Зонтаг, Элен Сиксу, Катеб Ясин и Морис Бланшо. Они чествуют одного из самых давних политических заключенных планеты.
В своем тексте «Восхищение Нельсоном Манделой» Деррида идет гораздо дальше простой дани уважения. Он предлагает полноценный анализ личности, установки и работ давнего лидера Национального африканского конгресса, их специфических черт. «Почему он вызывает еще и восхищение?» – спрашивает Деррида. Первая причина в том, что «опыт или политическая страсть Манделы
