одного избирательного округа и продолжают ли существовать особые сословные представительства, как, например, в Англии, где долгое время сохранялись специальные места для представителей университетов. Избирательное право, основанное на принципе пропорционального представительства, каким его сегодня знают в Германии, в XIX веке не применялось. Только Бельгия, Финляндия и Швеция ввели его до 1914 года[876]. Концепция «тайного» голосования была тогда более гибкой, чем сейчас. Можно было легко оказать давление, особенно в деревне, и прежде всего по отношению к обслуживающему персоналу и иждивенцам. Франция стала первой страной, которая (в 1820 году) ввела тайное голосование, в других странах это заняло больше времени. Плюсы и минусы тайного голосования обсуждались не только на рубеже веков. В Австрии эту практику законодательно ввели только в 1907 году[877].
Нормой было постепенное расширение имеющих право голоса граждан. Такие расширения отчасти завоевывались в результате революций, отчасти октроировались сверху. Фундаментальные соображения стратегического характера были неизбежно связаны с соответствующими законами о проведении реформ. В стране, где относительно давно не происходило революций, как например, в Великобритании, три реформы избирательного права (1832, 1867 и 1884 годов) оставили глубокие следы в политической истории. Реформа 1884 года в Великобритании означала не только серьезное увеличение электората, который теперь возрос до 60 процентов мужского населения. Она не только положила конец фактическому контролю землевладельческого высшего класса над составом обеих палат парламента и устранила многочисленные исключения и особенности, которыми до сих пор характеризовались британские выборы, но и впервые создала нечто вроде рациональной избирательной системы. Только в 1918 году в Соединенном королевстве было введено всеобщее избирательное право для мужчин[878]. С расширением электората изменились социальный состав парламента и способы парламентской работы. «Массовый электорат», подобный появившемуся во Франции в 1848 году, в Германской империи в 1871-и и в Великобритании после – все еще не всеобщей – избирательной реформы 1884 года, требовал новых видов партийной организации, а не элитарной демократии сановников. В 1900 году в большинстве конституционных государств Европы сформировались программно определяющие себя партии. Некоторые из них, как установил социолог Роберт Михельс в своей книге «К социологии политических партий в современной демократии» (1911), имели тенденции к бюрократической инфляции и внутренней олигархизации. В это же время возник новый тип профессиональных политиков, которые выступали наряду с политизированными джентльменами. Этот тип не был, однако, доминантным до тех пор, пока парламентские депутаты не получали содержания, на которое они могли прожить. В Германии это случилось лишь в 1906 году. Каким образом «депутат» формировался в общественном восприятии как социальная фигура, особенно наглядно демонстрирует Третья Французская республика[879]. Чем более отчетливой становилась эта фигура, тем определеннее формировалось скорее отстраненное отношение к прямому представительству: депутат приобретал вес сам по себе. Это было важно именно во Франции: там со времен Великой революции все-таки придерживались идеи о прямом волеизъявлении народа, даже если в бонапартистском плебисците речь шла о выборе личности, а не закона. В контексте различных политических культур выборы имеют особенное символическое значение, изменяясь со временем. Избиратель мог чувствовать себя совершенно по-разному – как суверен или как голосующий скот. Это по-прежнему остается темой для сравнительной истории политической культуры[880].
Важное исключение бросает тень на успешную историю непрерывного расширения возможностей для демократического участия. Хотя США и были самой крупной и самой старой среди модерных демократий, на практике они сильно затрудняли своим жителям использование их гражданских прав. Общую ситуацию увидеть непросто, поскольку избирательные права регулировались и регулируются преимущественно на уровне отдельных федеральных штатов. Сложности начинались (и все еще начинаются) с регистрации в списках избирателей. Они продолжались из‑за электоральной квалификации собственности (значение которой со временем сильно упало), наличия резидентства в соответствующем федеральном штате и заканчивались исключением по расовому признаку. Перед Гражданской войной чернокожие почти не имели права голоса даже там, где не было рабства. После Гражданской войны оправдывать подобное стало труднее. Тем нагляднее это положение стало после официального конца «Реконструкции» 1877 года, с попытками путем жестких прецедентных решений препятствовать освобожденным афроамериканцам использовать их право голоса. Большие препятствия чинили и новым иммигрантам из Европы (например, из Ирландии) и из Азии (из Китая, Японии), которых часто считали «нецивилизованными»[881]. Демократизация американского гражданства потерпела серьезную неудачу уже через несколько лет после конца Гражданской войны. США оставались одной из самых демократических стран мира, однако имели большие трудности с согласованием универсальных принципов республиканского строя с реальностями «мультикультурного» и расово разделенного общества.
Локальная демократия и социализм
Новым – вне Англии с ее старинной парламентской традицией – было в XIX веке представление об однородном всеобщем представительстве нации в центральном парламенте. Неслыханной до сих пор также была вторая идея, а именно что практика представительства не только может отражать существующую иерархию, но и посредством избирательного законодательства можно изменять сами социальные отношения. Важность таких масштабных вопросов не должна, впрочем, уводить наше внимание в сторону от событий субнационального уровня. Для большинства людей политическое регулирование их повседневной жизни важнее, чем высокая политика в далекой столице. Местное самоуправление было более разнообразным, чем организация государственной политической системы. Оно могло находиться – по английской модели – в руках патриархальных мировых судей (Justices of the Peace) из местного верхнего слоя, или – по наполеоновской модели – координироваться функционерами из центрального госаппарата, или осуществляться американским путем, которым так восхищался Токвиль, то есть в рамках локальной низовой демократии. Там, где централизованное государство (если оно имелось) не вмешивалось или где его возможностей не хватало, всегда открывались пространства для принятия решений на основе достижения консенсуса делиберативным, то есть демократическим путем. Это могло – как в России – происходить в крестьянских общинах, которые должны были договариваться внутри себя о перераспределении наделов и об использовании общинной земли. Примерно так же обстояло дело в демократии локальных групп элит с небольшой внутренней иерархизацией, будь то ганзейские сенаты, неофициальные, то есть не признанные государством легитимными (но также и не преследуемые как незаконные) совещания сирийской знати в Османской империи или городской совет в китайской части Шанхая, который в 1905 году был основан как первое учреждение в китайской истории, формально работавшее по демократической модели[882].
В первые годы существования США политическая деятельность там, особенно в городах востока страны, также имела элитарно-патрицианский характер. Благодаря «Джексоновской революции» 1830‑х годов победила новая концепция демократии. Политически ответственным гражданином был уже не собственник, не землевладелец, как прежде. Старое, взятое из европейского республиканизма представление, будто только собственность гарантирует независимость и служит квалификацией для разумного политического суждения, было отвергнуто;
