скелетъ, а между оконъ стояло нѣсколько шкафовъ съ разными препаратами, которые новички осматривали съ любопытствомъ. Для Абласова все тутъ было ново. Но такъ какъ онъ постоянно готовилъ себя въ студенты медицины, то ему показалось все это точно знакомымъ, по крайней мѣрѣ, оно очень подходило къ тому, что онъ не разъ представлялъ себѣ.
Изъ задней комнаты, сторожъ вынесъ на черной доскѣ нѣсколько костей и поставилъ на. столъ. Всѣ усѣлись по мѣстамъ, и въ залу вошелъ человѣкъ лѣтъ подъ пятьдесятъ съ громадной курчавой прической, острымъ рябоватымъ лицемъ и тонкими губами. Бодрой, неспѣшной походкой подошелъ онъ къ креслу, и отдавши легкій поклонъ аудиторіи, сѣлъ въ кресло, склонивши немного свою большую голову къ лѣвому плечу. Быстрымъ взглядомъ окинулъ онъ скамейки амфитеатра, гдѣ въ рядахъ новичковъ виднѣлись и потертые сюртуки старыхъ медиковъ. Съ улыбкой посмотрѣлъ онъ на нихъ, и проведя правой рукой по волосамъ, началъ лекцію.
Онъ говорилъ тихо, немного въ ност^ но плавно, безъ паузъ. Каждая его фраза легко усвоивалась. Мысли смѣняли одна другую безъ натяжки, безъ педантизма. Онъ пересыпалъ общія понятія своей науки остроумными замѣчаніями; при чемъ улыбка всегда скользила по его тонкимъ губамъ. Говоря объ анатоміи, онъ сейчасъ же съумѣлъ дать почувствовать своимъ молодымъ слушателямъ въ какой міръ онъ ихъ вводитъ. Каждому, самому неразвитому гимназисту, заронилъ онъ въ голову, что такое преподаваніе уже не школьное зубреніе, а наука. Абласовъ живо почувствовалъ, какъ слова профессора шевелили его умъ и дѣйствительно открывали передъ нимъ совершенно новый міръ. И все ему понравилось въ профессорѣ, и умное лице, и оригинальная манера говорить, и остроты, и тонкая насмѣшливая улыбка… Все это отзывалось не казеннымъ учительствомъ, а живой работой ума. Лекція пролетѣла незамѣтно; но зато ни одно слово не пропало даромъ. Всѣ юноши были видимо возбуждены. И даже скромный Абласовъ почувствовалъ необходимость похвалить лекцію какому-то долгогривому новичку, который вмѣстѣ съ нимъ выходилъ изъ анатомическаго театра.
XII.
Въ третьемъ часу, наши пріятели всѣ собрались домой. Они сообщили другъ другу, чего насмотрѣлись и наслушались въ это утро. Одинъ Абласовъ могъ сказать, что не даромъ пошелъ въ университетъ. И было имъ какъ-то жутко отъ того, что пришлось съ перваго же дня мириться съ тѣмъ же, что они ругали и въ гимназіи. Правда, въ нихъ самихъ не было, ни опредѣленныхъ требованій, ни серьезной подготовки; но вѣдь молодость желаетъ лучшаго, не спро-сясь и вѣруя, что ея требованія, какъ бы не были они рѣзки, все-таки законны.
Телепневъ убѣдилъ Абласова приходить обѣдать къ нему. Они всѣ втроемъ помѣстились къ столу и, поговоривши объ лекціяхъ, перешли къ болѣе житейскимъ предметамъ.
— А кто у тебя сосѣди? спросилъ Телепневъ Абласова.
— Да какіе-то трое симбирцевъ: одинъ, должно быть, кутила, другой медикъ, а третій мало показывается. При нихъ человѣкъ есть.
— Что жъ ты къ нимъ не сходишь? крикнулъ Горшковъ.
— Съ какой стати?
— Да такъ, для знакомства.
— Да тутъ, братъ, коли со всѣми знакомиться, такъ и времени не напасешься.
— Бремя можно найти! крикнулъ Горшковъ; а вотъ я къ тебѣ заберусь на галдарегіку-то и всѣмъ визитъ отдамъ. Да пойдемте, братцы, послѣ обѣда! Ты, Боря, на эту чучелу не смотри, указалъ онъ на Абласова. Онъ пріѣхалъ сюда мертвечину рѣзать, а намъ надо себя показать и людей посмотрѣть.
— Но какъ же ты, Валеріанъ, проговорилъ Телепневъ, устроился со своей музыкой?
— Заходилъ, братъ, къ фортопіанщику, тутъ на Преображенской, — на-прокатъ проситъ пять рублей въ мѣсяцъ.
— Ну, а какъ же на счетъ уроковъ?
— А вотъ, братецъ, завтра день праздничный, такъ я отправлюсь Христа славить. Телянина письмо мнѣ дала къ одной модной барынѣ здѣсь, начальницѣ института. Я ее живымъ манеромъ запрягу, чтобы достала мнѣ уроковъ.
Послѣ обѣда Горшковъ повелъ всѣхъ на галдарейку. Квартирка Абласова вся состояла изъ двухъ комнатъ. Въ первой, за перегородкой, помѣщалась кровать, а вторая служила всѣмъ, чѣмъ угодно. Темненька и грязненька была квартира, и Телепневу все хотѣлось перетащить къ себѣ не сговорчиваго товарища.
— А дома сосѣди? спросилъ Горшковъ.
— Кто-нибудь да есть, промолвилъ Абласовъ.
— Я пойду, братцы, такъ-таки и отрекомендуюсь.
— Полно, удерживалъ его Абласовъ.
— Чего тутъ полно?
Горшковъ выбѣжалъ въ сѣни. Отворивши дверь въ сосѣднюю квартиру, онъ не нашелъ въ первой комнатѣ никого. Это его не остановило, онъ пошелъ во вторую. Довольно странное зрѣлище предстало передъ нимъ. На двухъ низенькихъ, ободранныхъ диванахъ, занимавшихъ цѣлыхъ двѣ стѣны, лежали двѣ фигуры, обѣ въ халатахъ. А по срединѣ комнаты, помѣщалась третья фигура на стулѣ, съ книжкой въ рукахъ, также въ халатѣ. Эта фигура читала въ слухъ стихи.
Горшковъ влетѣлъ въ комнату, и въ удивленіи остановился. Онъ окинулъ взглядомъ все, что предъ нимъ было, и разсмотрѣлъ, что студенты на диванахъ спали сномъ праведныхъ; а третій — чтецъ забавлялся, вѣроятно, для собственнаго удовольствія, или для засыпки товарищей. Наружность чтеца была не изъ взрачныхъ. Круглая голова, плотно остриженная, носъ въ видѣ пуговицы, маленькія глаза и Очки, все это имѣло какой-то китайскій видъ. Драпировался онъ въ узенькій бухарскій халатъ изъ буро-желтой тармаламы; на ногахъ виднѣлись красные сафьянные сапоги. Курносый студентъ вопросительно взглянулъ на Горшкова и немного стѣснился. Горшковъ тоже хотѣлъ было сконфузиться, однако нашелся, и шаркнувъ ножкой, заговорилъ весьма бойко.
— Мы съ вами сосѣди. Моя фамилія Горшковъ, вольный слушатель математическаго факультета, насъ здѣсь трое изъ верхнегородской гимназіи, — имѣли желаніе съ вами познакомиться!
Чтецъ стиховъ улыбнулся и протянулъ Горшкову руку.
— Очень пріятно, проговорилъ онъ. Мы здѣсь ужъ давно. Грязна эта чекчуринская казарма, прибавилъ онъ съ усмѣшкой, да вотъ товарищи мои очень привыкли. И онъ указалъ на лежащіе халаты.
Курносый студентъ видимо стѣснялся непредставительностью своей квартиры.
— Вы курите? спросилъ онъ Горшкова.
— Курю.
Халатъ опять немножко стѣснился.
— Извините, проговорилъ онъ: я самъ не курильщикъ, я вотъ сейчасъ разбужу ихъ.
— Не нужно, не нужно! крикнулъ такъ Горшковъ, что лежавшіе на диванахъ вскочили; что, въ свою очередь, заставило Горшкова сконфузиться.
Первый изъ проснувшихся имѣлъ прекурьозную наружность Большая голова была покрыта нечесанными волосами какого-то пепельно-бураго цвѣта. Волоса эти висѣли прядями, въ разныя стороны. Все лице покрыто было какими-то прибавленіями всевозможныхъ цвѣтовъ. Носъ крючкомъ, пресмѣшной формы. Глаза онъ щурилъ и протиралъ. Во всей его фигурѣ пробивалась смѣсь неряшества съ какой-то удалью и юморомъ, который, сидѣлъ у него въ выраженіи губъ и въ движеніяхъ, какія онъ дѣлалч> носомъ и волосами. Второй, проснувшійся былъ коренастый небольшого роста малый съ зачесанными вверхъ жесткими черными волосами, съ недовольнымъ, нѣсколько тупымъ лицемъ. Изъ подъ густыхъ бровей холодно смотрѣли сѣрые глаза Все лице представляло четыреугольникъ
