безъ смѣху смотрѣть на фигуру старика, и онъ почему-то догадался, что это и долженъ быть профессоръ римскаго права съ мудреной фамиліей. Онъ отправился въ шестую аудиторію, куда вошли всѣ ожидавшіе одноглазаго профессора. Слушателей было человѣкъ подъ тридцать и все новички. Минутъ черезъ пять явился профессоръ и возсѣлъ на кафедру. Онъ ужасно засопѣлъ, разглядывалъ однимъ глазомъ своихъ слушателей и выдѣлывалъ смѣшнѣйшія эволюціи своимъ огромнымъ ртомъ, откуда торчали рѣдкіе большіе зубы, всѣ почернѣвшіе.
„Онъ очень смѣшонъ, думалъ Телепневъ; но вѣдь какъ жe судить по наружности? можетъ быть, онъ ученѣйшій человѣкъ.“ И приготовился онъ слушать совсѣмъ незнакомую для него штуку. Въ гимназіи онъ и не задумывался надъ тѣмъ, что такое право, а юридическія науки представлялъ себѣ больше въ видѣ законовъ. Тоже самое, вѣроятно, думали и присяжные слушатели сѣдовласаго циклопа, новички-юристы. Всѣ они приготовились записать лекцію и сидѣли въ ожидающей позѣ, глядя пристально на кафедру и на профессора.
А профессоръ сопѣлъ, сопѣлъ и наконецъ, отставивши тетрадку въ бокъ, началъ читать. Телепневъ, при всей своей серьезности, чуть-чуть не прыснулъ; да той же опасности подверглись-было и всѣ остальные слушатели: такъ неожиданно-уродливо было русское произношеніе профессора. Каждый изъ слушателей тотчасъ же сообразилъ, что профессоръ не можетъ связать двухъ словъ по-русски и еле еле разбираетъ написанное въ тетрадкѣ.
„Римское право!“ крикнулъ старикъ, — и его передернуло. „Р большое, п маленькое и подшеркнуть, господа, подшеркнуть!“
Телепневъ ушамъ своимъ не вѣрилъ. Въ самомъ дѣлѣ, штука была поразительная и должна была поставить вверхъ дномъ всѣ мысли юныхъ слушателей объ университетскомъ преподаваніи.
И съ каждою минутою, это представленіе дѣлалось все смѣшнѣе и страннѣе. Мало того, что происходила школьная диктовка, сѣдовласый старецъ кричалъ даже, гдѣ ставить знаки; colon, semicolon, punctum, не умѣя назвать ихъ порусски. И съ каждымъ словомъ, произношеніе его становилось все уродливѣе, а въ инихъ мѣстахъ слушатели приходили въ крайнее недоумѣніе, потому что рѣшительно нельзя было понять, что такое прочелъ ученый юристъ. Въ результатѣ вышло, конечно, то, что кто записывалъ записалъ вздоръ, а кто только слушалъ, какъ Телепневъ, тотъ, выйдя изъ аудиторіи по окончаніи лекціи, могъ мысленно или вслухъ сказать: чортъ знаетъ что такое! А невозможный профессоръ, какъ ни въ чемъ не бывало, засовалъ свою рукопись въ задній карманъ и также стремительно помчался въ корридоръ.
X.
Пока Телепневъ ѣдетъ домой изъ университета, перебирая въ головѣ все то, что онъ вынесъ изъ сегодняшнихъ впечатлѣній, посмотримъ, что видѣли и что слышали Горшковъ и Абласовъ.-
У Горшкова было также двѣ лекціи. Первая — рано утромъ въ общихъ аудиторіяхъ. Слушалъ онъ алгебраическій анализъ, ну и, разумѣется, не вынесъ онъ изъ этой лекціи ничего новаго, кромѣ того, что уроковъ не спрашиваютъ. Читалъ очень скромнаго вида господинъ въ почтенныхъ лѣтахъ, хотя и значился въ росписаніи только адъюнктъ-профессоромъ. Изложеніе было сухое, спокойное; но болѣе толковое, чѣмъ во время оно у Ардальона Захаровича. Самый предметъ занималъ Горшкова, и онъ очень акуратно записалъ всю лекцію на клочкахъ бумаги. Товарищей у него оказалось довольно, человѣкъ тоже тридцать. Были между ними всякія народы: человѣка два франтиковъ, на лицахъ которыхъ такъ и было написано, что они стремятся въ ученые офицеры; были ужасно косматые юноши съ задатками буйныхъ нравовъ; большинство же представляло типъ угрюмый и даже придавленный — будущихъ безвѣстныхъ учителей математики. Горшковъ, разумѣется, со многими заговорилъ и узналъ кто, откуда и зачѣмъ поступилъ на математическій факультетъ. Оказалось, что онъ былъ единственный вольнослушатель во всемъ факультетѣ, и это извѣстіе было ему очень пріятно.
Послѣ алгебраическаго анализа, первокурсники отправились на лекціи физики. физика читалась въ одномъ изъ зданій ученаго вида, стоящихъ на университетскомъ дворѣ. Нижній этажъ этого зданія занимала химическая лабораторія, а верхній — физическій кабинетъ. На физику собралось много народу. Кромѣ математиковъ и естественниковъ, тутъ былъ еще цѣлый первый курсъ медиковъ, человѣкъ шестьдесятъ, коли не больше. Горшковъ столкнулся съ Абласовымъ, и сѣли они вмѣстѣ на первой скамейкѣ полукруглаго амфитеатра.
Нигдѣ еще не былъ? спросилъ Горшковъ Абласова.
— Нѣтъ, это первая лекція.
— Какъ-то противъ нашего Захарыча будетъ?
— А можетъ и хуже, отозвался Абласовъ, съ серьезной миной.
— Эхъ народу-то навалило! крикнулъ Горшковъ, безцеремонно озираясь на всю публику.
— Все наша братія — медики, тихо промолвилъ Абласовъ.
Дверь изъ кабинета съ шумомъ отворилась, и выбѣжалъ оттуда маленькой человѣчекъ, весь сгорбленный, съ ключко-ватымъ носомъ и курчавыми волосами, что-то среднее между итальянскимъ разнощикомъ и жидовскимъ факторомъ. Раскланявшись съ публикой, онъ началъ вертѣться около кафедры, потряхивая головой и дѣлая разныя ужимки и подергиванія. Началъ онъ говорить скоро-скоро, визгливымъ, бабьимъ голосомъ, съ какимъ-то вскрикиваньемъ и, въ добавокъ, съ очень рѣзкимъ акцентомъ неизвѣстно какого оттѣнка. На лицахъ слушателей выразилось недоумѣніе. фигура, манеры и выговоръ профессора не располагали къ слушанію лекціи. А между тѣмъ онъ былъ ученый мужъ, наговорилъ многое множество вещей, и въ первую лекцію втиснулъ чуть не всю физику, перескакивая отъ одного предмета къ другому, кидаясь къ доскѣ на каждомъ шагу для выкладокъ, такъ что весь этотъ трескъ и визгъ, всѣ цитаты, факты и явленія подъ конецъ перемѣшались и перепутались въ головахъ слушателей. Только и осталось въ памяти горбатая и крючконосая фигура профессора съ жидовскими манерами.
— А вѣдь дѣльная, должно быть, башка, говорилъ Горшковъ Абласову, сходя по лѣстницѣ.
— Не знаю, братъ, отвѣтилъ Абласовъ, что-то Спутано больно, и не разберешь. Для насъ, медиковъ, надо бы попроще.
— А какой, братъ, онъ націи?
— А кто его знаетъ: лице еврейское, а можетъ и итальянецъ какой.
— Ты куда, Абласовъ, спросилъ Горшковъ: домой?
— Нѣтъ, братъ, я вотъ налѣво, въ анатомическій театръ. Первая лекція анатоміи будетъ; здѣсь, братъ, прооессоръ-то знаменитый. Не хочешь ли и ты зайти?
— Нѣтъ, дяденька, не хочу я на вашу мертвечину и гля-дѣть-то. Мнѣ нужно фортопіаны подъискать на прокатъ. Къ двумъ часамъ придешь?
— Приду, крикнулъ Абласовъ, и пошелъ по дорожкѣ черезъ садикъ, разбитый передъ анатомическимъ театромъ.
XI.
Низенькая дверка вела въ небольшія сѣни, откуда, поднявшись нѣсколько ступеней, Абласовъ отворилъ большую дверь и очутился въ передней, предъ аудиторіей, гдѣ уже слушатели покрывали скамейки. Съ первыхъ шаговъ, его обдало особымъ запахомъ гнили, какого ему еще не случалось нюхать. Откуда исходилъ этотъ запахъ, онъ не замѣчалъ, но и самыя стѣны были имъ проникнуты. Аудиторія была — круглая зала, съ куполомъ и въ два свѣта. Давки шли по стѣнамъ, амфитеатромъ. По срединѣ залы стояло большое кресло, а передъ нимъ длинный столъ, окрашенный черной краскою. Отъ него разило посильнѣе, чѣмъ отъ стѣнъ и лавокъ. По крайней мѣрѣ, такъ показалось Абласову. Въ углу, у доски, помѣщался
