чувствовалась въ массѣ слушателей. Но и самымъ краснощекимъ гимназистикамъ желательно было изобразить на своей физіономіи нѣкоторую ученую важность. Особенно задорно смотрѣли юноши, надѣвшіе наканунѣ только очки. Почти передъ всѣми лежали тетрадки, приготовленныя для записыванія лекціи, У иныхъ новичковъ такъ и зудѣли руки, но были и такіе, и даже не мало, которые занимались чищеніемъ ногтей или ковыряньемъ лавки и стола, что очень хорошо напомнило Телепневу гимназическія времена. Прошло и еще пять минутъ и наконецъ въ дверяхъ показалась учительская фигура декана. Онъ подошелъ къ кафедрѣ дѣловымъ шагомъ, наклоняя голову и помазывая виски ладонью правой руки.
Наступило глубокое молчаніе. Видпо было, что этого суроваго историка побаивались. Онъ расположился на креслѣ, довольно долго разбиралъ свои тетрадки, нѣсколько разъ ик-пулъ, и наконецъ разразился фразой. Голосъ его соотвѣтствовалъ размѣру аудиторіи. Этотъ голосъ отзывался надутой торжественностью. Въ немъ проскользили носовые звуки, и ораторъ, дѣлая частыя паузы, вдругъ пускалъ какое-нибудь слово, точно волчокъ.
„Милостивые государи! началъ громогласно деканъ, и на лицахъ новичковъ явилась улыбка отъ мысли, что ихъ называютъ: милостивые государи. Это щекотнуло немного и Телепнева.
„Милостивые государи! повторилъ громогласно ораторъ: „приступая къ изложенію отечественной исторіи, позвольте мнѣ (опять улыбка на лицахъ новичковъ) предпослать нѣсколько соображеній, имѣющихъ связь съ предметомъ предстоящихъ чтеній.“
„Экъ какъ говоритъ-то!“ подумали многіе изъ юношей, „точно бисеръ нанизываетъ!“ Телепневу сразу показалось что-то неладнымъ въ тонѣ профессора. Слогъ былъ слишкомъ высокопаренъ, а манера говорить ни мало не симпатична.
„Имѣя намѣреніе, трубилъ профессоръ, изложить предъ вами, милостивые государи, новый періодъ отечественной исторіи, открывающійся геніемъ великаго преобразователя Россіи, я позволю себѣ, милостивые государи, подвергнуть вашему вниманію нѣсколько вопросовъ, касающихся понятій объ историческомъ значеніи геніальныхъ дѣятелей, къ числу коихъ безспорно принадлежитъ и нашъ сѣверный колоссъ, нашъ вѣнчанный просвѣтитель, императоръ Петръ“.
Вся эта напыщенная тирада вылетѣла точно изъ мѣдной трубы, сопровождаемая свистящимъ скрипомъ перьевъ. Тѣмъ которые писали, было, конечно, лучше: они только подбирали слова; но Телепневъ, хотя и съ любопытствомъ, но безучастно и даже съ улыбкой слушалъ этотъ трескучій потокъ словъ съ паузами и икотой.
Профессоръ вдался въ длинѣйшее разглагольствованіе о томъ: что такое геній, когда онъ необходимъ для историческаго движенія народа, и глубокомысленно разбиралъ вопросъ, прошло-ли теперь время геніевъ или нѣтъ; а если не прош ло, то какъ они будутъ дѣйствовать при тѣхъ или иныхъ условіяхъ.
Слушатели, и пишущіе, и непишущіе, были, вѣроятно, подавлены потокомъ словъ. По все-таки новичкамъ казалось, что они записываютъ и слушаютъ что-то очень глубокомысленное; а главное, имъ пріятно было сознавать, что это не урокъ какой-нибудь; никто не крикнетъ: Ѳедоровъ! отвѣчайте-ка! а называютъ ихъ милостивые государи и останавливаютъ ихъ вниманіе и просятъ у нихъ позволенія предпослать нѣсколько соображеній и т. д.
Вынесли-ли слушатели что-нибудь путное изъ первой лекціи громогласнаго декана — весьма сомнительно; по крайней мѣрѣ у Телепнева остались въ головѣ только клочки кой-какихъ фразъ и мыслей. Но эти мысли, фразы, были ему совершенно постороннія. Они не разбудили въ немъ желанія думать. Онъ не могъ сказать, чего ожидалъ отъ первой лекціи; но все таки прекрасно сознавалъ, что не этого. Да и могъ ли быть живымъ для массы новичковъ и гимназистовъ отвлеченный ' вопросъ о томъ, что такое геній и что не геній, когда никто изъ нихъ не понималъ хорошенько, въ чемъ состоитъ историческое движеніе не только русскаго, но и какого бы то ни было народа.
Передъ звонкомъ, натрубившій вдоволь историкъ значительно икнулъ и посмотрѣлъ на часы. Прервался потокъ громкозвучныхъ предложеній съ нѣмецкимъ строемъ, и онъ завершилъ свою лекцію тирадой, вызвавшей опять пріятную улыбку на лица, новичковъ: „Милостивые государи!“ возгласилъ онъ, „позвольте мнѣ имѣть честь остановить ваше вниманіе на изложенныхъ мною соображеніяхъ. Въ послѣдующее чтеніе я продолжу эти соображенія, на сколько они будутъ вытекать изъ существа самаго вопроса.“ Деканъ приподнялся, собралъ свои тетрадки и, спустившись съ кафедры, пошелъ въ дверь, помазывая свои виски. Вся аудиторія встала и провожала его почтительными поклонами.
IX.
Въ корридорѣ, вокругъ Телепнева, жужжалъ говоръ. Юношество видимо было возбуждено многословной лекціей о геніѣ Всего больше волновались, конечно, гимназисты. Нѣкоторые выхватывали даже фразы изъ тетрадки и дѣлились ими съ товарищами. Телепневъ подошелъ къ росписанію и увидалъ, что на камеральномъ разрядѣ лекцій больше нѣтъ; но на юридическомъ стояла лекція римскаго права, въ шестой аудиторіи; Домой ему не хотѣлось, и онъ полюбопытствовалъ послушать римскаго права. Профессоръ былъ съ какой-то мудреной нѣмецкой фамиліей. Прохаживаясь по корридору, Телепневъ задумался. Чувство одиночества защемило его посреди всей этой шумной толпы сверстниковъ. Знакомыхъ не было, да и трудно было ему завязывать знакомства такъ, какъ это дѣлалъ Горшковъ. Онъ сознавалъ, что всѣ эти юноши гораздо довольнѣе его, что ихъ наполняетъ животрепещущій интересъ минуты, что они полны удовольствія, вкушая новыя преимущества большаго человѣка — студента. И очень досадно ему стало, отчего и въ немъ нетъ того же; отчего онъ такъ безучастенъ ко всему окружающему, точно начитался онъ романовъ и хочетъ представлять изъ себя героя уже все испытавшаго. Его влекло къ этой массѣ свѣжей молодости, разгуливающей по корридору, гораздо больше, чѣмъ къ самому университету; но и тутъ не доставало ему пріемовъ. Онъ впервые почувствовалъ, что въ послѣднее время былъ слишкомъ поглощенъ своей личной жизнью. И тотчасъ же, при этой мысли, явились опять передъ нимъ неразлучные образы, и еще тоскливѣе стало ему еще мельче и ничтожнѣе показалась ему вся эта корридорная суета.
Сѣлъ онъ опять на окно площадки, гдѣ наблюдалъ, вь первый разъ, входящихъ профессоровъ. Площадка и корридоръ почти опустѣли, остались одни новички — юристы перваго курса. Стеклянная дверь сильно звякнула и Телепневъ поднялъ голову. Онъ былъ въ эту минуту очень грустно настроенъ, но все-таки не могъ удержаться отъ улыбки. Въ коридоръ влетѣла пресмѣшная фигура: старикъ, какъ-то весь перекошенный, въ сѣромъ уткообразномъ картузѣ уродливой формы, въ какихъ обыкновенно являются комическіе резонеры на провинціальныхъ и столичныхъ сценахъ. Искривленное туловище старика прикрывала вытертая свѣтло-зеленая бекешъ, покроя тридцатыхъ годовъ, съ собачьимъ воротникомъ, хотя на дворѣ стоялъ очень теплый сентябрь. Когда старикъ снялъ свой безконечный картузъ, открылась огромнѣйшая голова, покрытая сѣдыми всклокоченными волосами. Желтое морщинистое лице какъ-то тоже перекосилось. На круглый носъ надѣты были серебрянныя толстыя очки. Одинъ глазъ глядѣлъ въ бокъ, а другой совсѣмъ былъ закрытъ, и придавалъ еще болѣе странный и даже дикій видъ фигурѣ старика. Снявши порывисто бекешъ, съ помощію сторожа, онъ вытащилъ изъ задняго кармана, какой-то свертокъ и зашагалъ стремительно по корридору, устремляясь все въ одну сторону и глядя бокомъ единственнымъ своимъ глазомъ. Телепневъ не могъ
