его лицо. Лицо старого измученного человека. Это сразило наповал. Парень отлип сразу, убежал прочь, не оглядываясь.
А ведь племянник погрешил всего на десять лет: Игорьку было за пятьдесят.
Ночами Игорек стал бродить по дому. То опускался в подпол, где к весне собирались сделать бассейн в придачу к финской сауне, которая была там же, внизу. То, наоборот, забирался на чердак по винтообразной лестнице и там бесшумно томился, выглядывая из слухового окошка.
Потом он спешил к себе в комнату – ему казалось, что в его отсутствие может вернуться мама.
Но кровать так и пустовала, аккуратно застеленная. Один раз он подошел и уничтожил этот порядок – взбил покрывало, раскидал подушки, смял простыню.
Так ему больше понравилось.
В эту ночь ему было особенно тоскливо – весну он всегда плохо переносил. Как будто внутри в нем что-то просыпалось и от него чего-то требовалось, причем немедленно, сразу.
Птицы в саду уже проснулись и оглушительно орали.
Светало, белели яблони – стояла невыносимая красота мира.
И он понял, что надо делать.
Игорек поднялся в кабинет Ириного мужа, легко, не почувствовав усилий, сдвинул пианино и уставился в код, который был ему неведом. Но в тайных закромах его памяти хранились цифры, которые он успел увидеть, когда был здесь с отцом. И эти цифры всплыли, и не с первого раза, а с третьего… Но тайная дверь отворилась.
Богатства внутри комнаты-сейфа были неисчислимые. Он трогал автоматы, пистолеты, гладил приклады и прилаживал к руке рукоятки. К нему возвращалось древнее чувство мужчины, в подкорке заложенное природой.
Он выбрался из комнаты, вооруженный, как герой сериала, в каждой руке по парабеллуму. Они так ладно лежали в его ладонях, как будто давно искали своего хозяина.
Вышел в сад, прицелился в яблоню, нажал курок – раздался оглушивший его выстрел, и к его ногам упал сбитый белый цветок– несбывшееся яблоко-шафран.
Придя в себя, он снова стал нажимать курки. К нему уже бежали домочадцы…
Это решило его судьбу. Ира поняла, что его надо срочно положить в хорошую больницу, и желательно навсегда. У них самих было много проблем. Не до Игоря. Нашли больницу, и удалось оформить бесплатно.
Сказали, что так надо, а Игорек только спрашивал – там будет мама, но ему ничего не отвечали, торопили, спешили, хотели все сделать как можно скорей, иначе это невыносимо.
Невыносимо так поступать и невыносимо так не поступать.
Что понимал сам Игорь – никто не знал.
Племянник навестил его два раза и уверял мать, что у Игоря замечательный уход и что он очень доволен – у него соседи, с кем он может разговаривать, и телевизор, и строгое расписание дня: по ночам он спит, а таблетки дают по часам и кормят регулярно.
Ира к нему не съездила ни разу.
Года через полтора она сказала родственникам, что брат умер.
Было трудно выразить сочувствие, поскольку все понимали, что это освобождение. Тогда стали вспоминать родителей и бабушку и говорить об их подвиге.
Подвиг чего? Любви.
К кому?
К рожденному ими же – никому не нужному человеку.
Но они помнили его ранние, самые первые годы, когда болезнь еще не проступила и в нем всем хотелось видеть свое продолжение.
А он так и остался маленьким щеночком, который понимал, что его очень любят.
Как ему было страшно и плохо умирать одному – можно только представить по его любимым сериалам.
Где ласковые руки бабушки? Почему мама легла в больницу и забыла о нем, своем самом любимом и дорогом мальчике? Почему папа ушел куда-то, откуда не возвращаются, вместо того чтобы смотреть с ним футбол?
Почему вдруг стало так холодно и пусто?
Маленькому старенькому мальчику.
Ролики
Как же хорошо на даче. Никакой карантин не страшен. Вокруг лес и сплошная природа. Юлька вспомнила, как когда-то, очень давно, в школе, кажется в пятом классе, одна девочка сочинила: «Природа, русская природа, ты достояние народа». Получила одобрение учительницы литературы.
Но с тех пор эта строчка напрочь закрепилась в Юлькиной башке. Куда бы ее ни заносила судьба, всплывал этот стишок. Если за границей, то с ностальгическим восторгом. Если среди родных осин, с глубоким состраданием к этим самым погибающим, гниющим осинам.
Они с бабушкой застряли на даче невольно – приехали проверить газовый счетчик и провести выходные дни. А тут грянул карантин, и родители приказали потерпеть и не спешить обратно, благо газ работал отменно и все было в порядке. Юлька перешла преподавать историю олухам-пятиклассникам по компьютеру, а бабушка деятельно занялась поиском применения своих творческих сил. Готовка «из ничего» был ее козырь в советские времена: она пекла каждый день пироги и все были сыты.
Практически вернулась молодость, только к соседям бегать за солью остерегалась – ну соли-то хватало, мука таяла.
В принципе, у станции был магазинчик – раньше назывался сельмаг, теперь супермаркет.
На чердаке Юлька нашла свои давние ролики и очень обрадовалась. Дороги подсыхали, и можно было покататься. Решила, что будет добираться до станции с рюкзаком и там закупаться. А на роликах – что пять километров, – ерунда. Бабушка всегда говорила: «Бешеной собаке пять верст не округа!»
Самое фантастичное, что работал интернет: правда, он был не современный, а старенький стрим, но честно связывал со всем земным шаром.
Юльку уединение устраивало – надо было побыть порознь со своим Митей, который совершенно не хотел разводиться с женой ради Юльки.
И чем дальше, тем больше не хотел. И Юлька поставила на себе крест: некрасивая, никому не нужная училка, обреченная на одиночество.
Докатила за десять минут с наслаждением: мимо старых дач, мимо еще чернеющего леса, мимо здания, которое до сих пор называлось сельсовет, – и вот он сельмаг.
Не хотелось снимать ролики – в голову не пришло, что могут не пустить.
С роликами пустили, а без маски – нет. Пришлось намотать бабушкин шарф на пол-лица.
Столько всего хотелось накупить, ограничивал только лимит денег на карточке. А бумажных у них вообще не было – зачем? Юля за все платила карточкой, а бабушка в магазин не ходила. Имела же право в свои восемьдесят семь лет не стоять по очередям: она-то была уверена, что без очередей магазинов не бывает.
Короче, Юлька забила рюкзак. Пошатываясь, пошкандыбала на улицу. Встала на тропу – у станции асфальтированную – и рванула, рассчитывая через десять минут увидеть бабушку.
Но не рассчитала тяжесть рюкзака, колдобину на дороге, потеряла баланс, и ее понесло со страшной силой на дорогу прямо под подъезжающую легковушку черного цвета.
Всё, что она запомнила, машина была черная.
Очнулась от невыносимой боли в больнице – ее везли на каталке с переломом лодыжки в семи местах. Оказывается, когда делали рентген, была в бессознательном состоянии.
Она немедленно потребовала телефон – сообщить бабушке.
– Не волнуйтесь, больная, – сказали ей медсестры в масках, – бабушка уже знает. С ней говорил ваш друг.
– Какой?
– Тот, который вас привез.
– А кто меня привез? – не сообразила Юлька.
Уже в палате, когда ее оставили наконец своими заботами врачи, Юлька смогла позвонить бабушке. Она не ответила. Позвонила еще раз. Не ответила.
Подошла медсестра с запиской и сказала: посетители запрещены, а записку я вам сама прочитаю. Стала читать, немного спотыкаясь.
«Милая Юлька, я наивно привез вашу бабушку повидаться с вами. Не рассчитал – карантин. Но телефон работает. Будем говорить. Алексей».
– Это кто такой? – не поняла Юлька.
– Кто?
– Алексей.
– Божий человек.
– Кто?
– Праздник сегодня: Алексей Божий человек. Который вас привез.
– А-а, черная машина, – вспомнила Юлька.
– Машина – не знаю. А сам блондин. Заботливый. Бабушку вашу привез и обходится с ней, как с королевой. А уж красивый какой.
– Ох везучая вы, больная, ох везучая!
Нога болела. Лодыжка в железных заклепках. Их еще вынимать будут.
Ходить сможет, дай бог, через полгода.
Вокруг коронавирус. А ей говорят – везучая.
Надо же, неужели это ей – Алексей Божий человек.
Природа, русская природа! Ты достояние народа.
Полигон
Они сверстники, муж и жена – Майя и Алик. Им по восемьдесят. Сидят на карантине в однокомнатной квартире в Марьиной Роще и ждут неизвестно чего.
Немного их напрягает, что Майя крестилась еще в начале перестройки, а Алик агностик и атеист. Это служит причиной некоторых легких ссор.
Например, Майя говорит: «Ну что, тебе так трудно покреститься?»
На что Алик неизменно отвечает стихами Багрицкого: «Не волнуйся, Валенька, он тебя не съест, золоченый, маленький твой крестильный крест. – И добавляет: – А вдруг съест?»
На что у Майи есть свой аргумент: «А вдруг мы с тобой после смерти будем в разных
