я сейчас чувствую?
— Откуда же мне знать? Что я тебе, енот-телепат? Чудес не бывает, Нати.
— Я чувствую сострадание к Богу.
От изумления Тугрик чуть не расплескал собственнолапно изготовленный коктейль.
— Ну ты!.. Гордыня в тебе — размером с Гималаи! И это хорошо. Иначе не справишься.
Через час енот уже сидел у Натана на коленях и нежно обмахивал его лицо хвостом. Эйпельбаум уворачивался и от хвоста, и от возлагаемой на него миссии. Енот витийствовал:
— Будучи семейным психологом, ты прекрасно угадывал сбивчивый вектор сексуальных предпочтений в обществе, — делился наблюдениями за Натаном политический аналитик Тугрик, и на его черном носу сверкнули солидные роговые очки. Сверкнули и пропали, но Натана уже ничего не изумляло. Его коленям было тепло. — Ты умело угождал всем крайностям и тенденциям. Тебе не составит труда перенести этот стиль управления людьми и их желаниями на политическую деятельность. Не забывай, Нати, сколько у тебя осталось последователей, брошенных и страдающих сирот. Ты же не станешь ими разбрасываться?
— Каких еще сирот, Тугрик… Я бездетен как в самом банальном, так и в высоком смысле…
— Ой ли?
Енот спустился на пол, подбежал к кухонной стене, тихонько, но требовательно взвыл, и обои истлели, а стена стала ослепительно-белой. Первозданной стала она. Тугрик прикоснулся к стене хвостом, и на ней, как на киноэкране, засияли эпизоды славных деяний Натана.
Вот Эйпельбаум в церкви. Связав отца Паисия и переодевшись в его рясу, возвестил он с амвона изумленным прихожанам, что освобождает их от семейных уз. Натан (настенный) неторопливо оглядел иконы, перевел взгляд на притихшую паству, прислушался к потрескиванию восковых свечей и приступил к проповеди: «И что ты смотришь на сестру свою с вожделением? Почему только смотришь? — вопрошал Натан настенный у енота и Натана застольного. Тугрик взвизгивал от хохота, и, восхищаясь Натановыми проделками, показывал Эйпельбауму большой палец. — Или не ведаешь, что сила твоя недолговечна, а дни — сочтены? Всякий, кто смотрит, должен и познать», — проповедовал со стены Натан.
— Как тебе морду-то не набили? — восхитился енот. — А, прости, я забыл… Набили… Но не сразу! Дали высказаться…
Натан продолжал проповедовать со стены: «Братья и сестры! Помните ли вы, что апостол Петр отрекся трижды за одну ночь, а любил он — Иисуса! Чего же ждете от себя вы, бесконечно далекие от Петра и его святости, любящие простых смертных?! Отречение от любимых должно стать вашим вечным спутником. Иначе не может быть: таков закон Божий. Таким уж Он создал этот трагикомический мир».
— Вот тут ты прав, наш мир трагикомичен, — енот вздохнул и схватился лапками за голени застольного Натана, намереваясь снова угнездиться у него на коленях. Это удалось еноту не без труда, и он воззрился на настенного Эйпельбаума, который не унимался: «Так что же лучше, братья: спермотоксикоз или спермодонорство? — обратился он к мужичкам, собравшимся вокруг дерзновенного лжебатюшки. — Вопрос нелепый, тем более в стране с острейшим дефицитом здоровой спермы, где каждый мужчина мнит себя Дон Жуаном, а на проверку оказывается профессиональным онанистом, и не более».
— Нати! — погрозил пальчиком енот, всласть перед этим похихикав. — Зачем шалил? Зачем переодевался в чужое? Пришла пора, Нати, одеться в свое. Но надо признать, что ты оставил выдающийся след и в распутниках, и в адептах целомудрия! Оставил!
— Ладно, все это пустое… — тихо, стыдливо возразил Натан. — Дела давно минувших лет…
— Я знаю про тебя все и даже больше, — прищурился хмелеющий енот, взмахами хвоста создавая новые картины на стене, и Эйпельбаум вновь переживал то постыдные, то триумфальные эпизоды своей жизни (частенько они полностью совпадали).
Енот махнул хвостом, и настенный Натан, исполненный аскезы и смирения, являющий собой покорность Божьей воле, принялся читать вслух отрывки из своей книги «Взаимосвязь любви и веры». Тугрик протянул руку к настенному Натану, и тот послушно передал еноту книжку. Енот начал жадно перелистывать страницы.
— Как это все любопытно! Даже предисловие интересное, хотя обычно эти филологические бредни никому не нужны! — Тугрик торжественно зачитал: — Эйпельбаум основывал чувство единственности избранника (или избранницы) на чувстве единого Бога: «Тот, чье сердце знает, что мир сотворен Господом, для того есть лишь один путь: выбрать единственного (единственную) и создать семью, разрушимую только смертью»… — Енот остановил чтение. — Все люди, Нати, которые читали и почитали тебя, ждут твоего нового слова, все сироты ждут твоего возвращения к отцовству, — Тугрик снова погрузил нос в книжку. — Крах института семьи Эйпельбаум связывал с утратой людьми религиозного чувства: «Пока все не уверуют, институт семьи будет лежать в руинах. Что за любовь у неверующего? Лишь поиск наслаждений и удобств, лишь тщетная надежда, что кто-то избавит тебя от тьмы в твоей душе. Люди боготворят мгновение и не верят в вечность; они не желают собрать свои разрозненные дни в судьбу».
Енот налил себе рюмочку, но передумал пить, наткнувшись на следующие строки: «Неверующий в Бога обречен считать, что его женщина — случайный набор хромосом, случайно встретившийся с ним в бессмысленном потоке жизни. И только верующий способен сделать случай законом и противостоять раздробленности бытия. Только его „Я“ не рассыплется в песок мгновений».
— Ты полагаешь, Нати? — енот внимательно всмотрелся в аннотацию книги на обложке, и захохотал так, что слезки брызнули из глаз его прямо в книгу, и запотели стеклышки на внезапных очках его: — А вот это что такое тут сообщено? А? — и Тугрик зачитал аннотацию вслух: — «Вы можете скачать на свой айпад приложение к этой книге. Приложение ироническое, но светоносное: „Как уверовать в бытие Божие, пока вам несут десерт“…» Шутишь, Нати? С божественным шутишь, да?
Натан застольный усмехнулся: он уже подзабыл про свои деяния и дела, и уж тем более про остроты.
Тугрик приложил книгу к своему хвосту, и хвост моментально скачал приложение. Енот стал выжидательно смотреть на свой живот, тот заискрился и воссиял, и по шерстке забегали строки. Тугрик с азартом читал текст, возникающий на его шерстистом пузе: «Посмотрите вглубь себя — что вас беспокоит? Что угодно, но только не то мгновение, которое вы проживаете сейчас. Это либо страх перед будущим,
