задаваемый уже в постели, мог остаться и вовсе без ответа. Муж засыпал как убитый, едва коснувшись головой подушки.
Какой-то старик зашел взглянуть на работы. Смотрел, похваливал, но, между прочим, сказал серьезно, предостерегающе:
— Так работать, сынок, не годится. Это не игрушки. Ты скоро себя вконец изведешь. Сейчас ты этого не замечаешь, но помянешь мое слово, когда станешь постарше.
Юсси не стал спорить. Даже вроде бы согласился, но только так, лишь бы что-нибудь сказать. Что в будущем случится -никто не знает, а стало быть, и думать об этом не стоит. Он продолжал работать, смаху выбрасывал на бровку канавы мокрый ломоть торфа и, привычным движением, возвращая лопату к ноге, говорил:
— Н-да-а... Конечно, оно того... все может быть...
Затем он снова нажимал на лопату, не делая паузы и показывая, что слова старика нисколько его не обеспокоили.
Однако и Алма с тревогой говорила Юсси:
— Очень ты похудел... Право же, тебе надо бы передохнуть немного.
В ответ на это он что-то раздраженно ворчал, но нельзя было толком разобрать ни слова. В общем Алма разобрала, что к Юсси не доставляет никакого удовольствия истязать себя, но для того, чтобы поставить и наладить торппу нужно лишь одно — работать.
И все же, вопреки своему утверждению, Юсси находил какое-то необъяснимое удовольствие в том, чтобы мучить себя. Работая с утра до вечера, ритмично повторяя одни и те же движения, он испытывал усталость, которая таинственным образом заставляла его еще сильнее втягиваться в работу.
Если он иногда и садился отдохнуть, то от нетерпения не мог отдыхать по-настоящему. Его подмывало снова взяться за лопату. А то, что Алма видела его муки, было ему приятно, и ворчал он только для того, чтобы скрыть это чувство.
Как бы то ни было, еще до первого снега канава пересекла болото, и черные торфяные гребни по обеим сторонам ее свидетельствовали о том, что чья-то лопата здесь хорошо поработала. Зима принесла Юсси облегчение. Каждый день до темноты он вырубал на болоте деревья. Это было сравнительно нетрудно, да к тому же дни все укорачивались. Юсси купил старый верстак и кое-какой столярный инструмент, чтобы работать по вечерам. Прежде всего он соорудил сани, а затем принялся мастерить телегу. Купил даже керосиновую лампу, с нею работалось лучше. Но регулирующее колесико горелки не знало покоя. Если в эту минуту сильного света не требовалось, то фитиль тотчас привертывали. Когда же Алма забывала сделать это, Юсси поднимался и сам убавлял огонек с таким решительным и свирепым взглядом, что слова были излишни.
Миновала зима, и пришла весна. Снова Юсси обтесывал бревна, на сей раз уже для хозяйственных построек. За лето вырос длинный сруб: хлев, конюшня, тележный сарай и сеновал — все под одной крышей. Крыли теперь уже сами, не скликая народ, но Отто и тут пришел помогать. Конюшню пока не стали доделывать внутри, так как одна лошадь могла поместиться и в хлеву, вместе с овцами и с телкой.
Покупка лошади стала неотложным делом, потому что из пастората коня больше не дадут. Отто знал, где продается подходящая кобыла, но в этом деле Юсси ему не доверял. Сам-то Отто не мог похвалиться своими лошадьми. Лошади Кививуори всегда были маленькие и тихие, как мыши, — отец Отто покупал таких нарочно, потому что они меньше ели. Но при Отто лошадки стали еще смирнее— оттого что их не всегда как следует кормили. А чего стоила их жалкая сбруя и бричка Отто, знаменитая на весь приход!
К тому же Юсси настораживало, что продавал кобылу Вихтори Кивиоя, торппарь из Мэки-Пентти, плохой торппарь, который не о земле думал, а все больше занимался барышничеством да ездил по ярмаркам.
— У такого пройдохи покупать опасно, — сказал Юсси.
— Да ты ведь не его покупаешь, а коня. Пойдем, может, он и дешево отдаст. Узнай сперва хоть цену.
И в самом деле, отчего же не пойти да не посмотреть? Пошли вдвоем, хотя Юсси подумал, что Отто небезопасный посредник: вдруг он заранее уговорился с продавцом? С ним надо держать ухо востро.
Но Отто с продавцом не сговаривался. А с Юсси он пошел по самой простой причине: при покупке коня всегда завязываются интересные разговоры, да и вообще приятно сходить к кому-нибудь, оторвавшись на вечер от пилы и топора.
Вихтори был еще молодой человек, острослов и зубоскал. Он говорил без умолку, в коротких паузах обсасывая усы, и речь свою пересыпал ругательствами, часто без всякого смысла..
— Хорошему коню, сатана его побери, никакие похвалы не нужны. Смотри на эту ногу. Ни малейшего изъяна. А норов тысяча, чертей ему в бок, ну просто как человеческий характер! Если ты в лошадиных зубах кое-что смыслишь, так вот погляди-ка: этими зубами можно гвозди перекусывать!
Юсси не слушал болтовню Вихтори, а смотрел на лошадь. Это была рыжая кобыла среднего роста и весьма заурядного вида. И брюхо у нее вздуто, и копыта расплющены так, что издали напоминают стоптанные башмаки. Но никаких особых изъянов у нее как будто не было, да судя по пробежке, она была вполне здоровой. Легко было заметить, что нрав у нее самый смирный, хотя Вихтори все дергал и понукал ее, стараясь, чтобы она выглядела резвой. Но Юсси требовалась ведь рабочая лошадь, а не скаковой конь, который только и умеет, что головой мотать да грызть удила. Вихтори допустил ошибку, выхваляя лошадь так, будто продавал ее ярмарочному перекупщику. Юсси кобыла приглянулась.
— Сколько же ты хочешь взять за нее?
Вихтори пососал свои усы, задумался на миг и небрежно проронил:
— Двести тридцать. Отсчитывай деньги, да и забирай.
Тут Отто вдруг оглушительно захохотал. Он хохотал так, точно в жизни не слыхал ничего смешнее. Наконец, посмеиваясь и вновь обретя дар речи, он с трудом произнес:
Ну знаешь, теперь я вижу, что торговать ты мастер! На ярмарке ты хоть кого сумеешь обвести вокруг пальца. По всему видно, что в этом деле ты мастак.
Вихтори нашелся не сразу. Потом подмигнул и пуще прежнего принялся нахваливать свой товар.
— Я же сказал, сатана ее разрази совсем, что такая лошадь в похвалах не нуждается. Двести тридцать — это же даром!
Отто снова засмеялся и тоже подмигнул Вихтори. Он показывал, что видит и ценит в нем замечательный талант барышника, и даже головой покачивал восхищенно.
Юсси наклонился пощупать ногу лошади, которая приняла это совершенно спокойно. И на его лице появилась улыбка.
