«Сударыня, де Каналис (барон) Констан-Сир-Мельхиор, член французской Академии, родился в 1800 году в Каналисе (департамент Коррез), имеет росту 5 футов и 4 дюйма, хорошо сохранился, оспопрививанию подвергался, чистых кровей, признан годным к военной службе, пользуется завидным здоровьем, владеет в департаменте Коррез маленьким родовым поместьем и не прочь жениться, но только на очень богатой невесте.
Щит его герба рассеченный. В правой, пурпурной, части золотая секира, в левой, червленой, части — серебряная раковина, герб увенчан баронской короной, щитодержатели — две зеленые лиственницы. Злато и булат — таков девиз их был, но никто из Каналисов булатом злата не добыл.
Овернские летописи, упоминая имя родоначальника Каналисов, который отправился в святую землю во время первого крестового похода, отмечают, что он был вооружен одной лишь секирой по причине своей крайней бедности, которая с тех пор тяжким бременем тяготеет над всем его потомством. Отсюда, возможно, и происхождение его герба. Отсюда и раковина в гербе Каналиса, потому что других сокровищ своей секирой он себе не добыл. Сей высокопоставленный барон, прославившийся в веках избиением превеликого числа неверных, скончался в Иерусалиме на Аскалонской дороге (ибо походных госпиталей в ту пору еще не существовало), не имея ни злата, ни булата и будучи гол, как сокол. Замок Каналиса приносит несколько каштанов дохода и обложен налогом в сумме двадцати двух франков в год; он состоит из двух полуразрушенных башен, соединенных остатками крепостной стены, прославленной плющом изумительной густоты.
Нижеподписавшийся издатель просит отметить, что он покупает за десять тысяч франков каждый том стихов г-на Каналиса, который в противоположность предку не то что булата, ни одной свинцовой буквы даром не отдаст. Певец из департамента Коррез живет на улице Паради-Пуассоньер, № 29, — квартал вполне подходящий для поэта романтической школы. И ловит он не соколов, а простаков. Неоплаченных писем не посылать.
Поговаривают, будто некоторые знатные дамы из Сен-Жерменского предместья частенько заходят в этот парадис и поклоняются обитающему в нем божеству. Король Карл X так высоко ценит великого поэта, что счел его даже способным занимать административные должности. Он не только произвел его недавно в кавалеры ордена Почетного легиона, но и назначил советником при министерстве иностранных дел, что нисколько не мешает великому поэту получать пенсию в размере трех тысяч франков из фонда поощрения литературы и искусства. Денежный успех поэта составляет для издателей восьмую казнь, которой удалось избежать Египту, и эта казнь — печатать его стихи.
Последнее издание произведений де Каналиса напечатано в типографии Дидо на веленевой бумаге с виньетками Бисиу, Жозефа Бридо, Шиннера, Сомервье и проч. и состоит из пяти томов среднего формата; цена 9 франков с пересылкой».
Письмо это произвело действие подобно булыжнику, свалившемуся на хрупкий тюльпан. Как не походил этот поэт в чине советника, состоящий на жалованье в министерстве, получающий пенсию, домогающийся орденской ленточки и окруженный поклонением дам Сен-Жерменского предместья, как не походил он на забрызганного грязью мечтателя, который печально и задумчиво шагает по набережной, изнемогая от трудов, и возвращается в свою мансарду, переполненный поэтическими образами! Но Модеста все же поняла, что завистливый издатель, имевший обыкновение говорить: «Я создал Каналиса! Я создал Натана!» — насмехается над ней. К тому же она вновь перечла стихи Каналиса, написанные неискренне, но чрезвычайно увлекательно. Они требуют хотя бы краткого разбора, иначе читатель не поймет, почему Модеста так увлекалась ими.
Каналис отличается от Ламартина, главы романтической школы, вкрадчивостью сиделки, предательской нежностью и восхитительной отделкой формы. Если глава школы своим мощным клекотом напоминает орла, то Каналиса можно сравнить с бело-розовым фламинго. Женщины в нем видят верного друга, хранителя их тайн, выразителя их мечтаний, толкователя их сокровенных чувств. Широкие поля, оставленные Дориа в последнем издании Каналиса, были испещрены заметками и признаниями Модесты, которой была близка мечтательная и нежная душа поэта. Каналис не владеет даром яркого изображения, он не умеет вдохнуть жизнь в свои творения, но зато он может успокоить беспричинные страдания, подобные тем, что терзали Модесту. Он говорит с девушками на их языке, он врачует боль самых мучительных ран, он умеет утишить стоны и даже рыдания. Его талант не вернет больных к жизни прекрасным словом, не оживит их сильным чувством, он лишь твердит им благозвучным голосом, которому невольно веришь: «Я так же несчастлив, как и вы, я так понимаю вас, придите ко мне, поплачем вместе на берегу этого ручья, под этими ивами...» И представьте, люди идут к нему, слушают его пустые и звучные стихи, похожие на колыбельную песню, которой кормилица убаюкивает дитятю. Каналис, напоминающий в этом отношении Нодье, чарует вас наивностью, столь естественной у прозаика и столь наигранной у поэта, чарует своим изяществом, улыбкой, увядающими в каждой строчке цветами, своей примитивной философией. Он не хуже попугая подражает лепету младенца и посему может вернуть вас в долину иллюзий. Люди безжалостны к орлам, они требуют от них блеска, чистоты алмаза и предельного совершенства, а Каналисам прощают все, удовлетворяясь их медной сиротской монеткой. Каналис кажется добродушным, а главное, человечным. Ужимки поэта романтической школы ему удаются так же хорошо, как удаются уловки притворства женщине, которая умеет разыгрывать удивленную простушку, юную девушку, жертву или оскорбленного ангела. Перечитав стихи Каналиса, Модеста вновь испытала прежнее впечатление и прониклась доверием к этой душе, к этому лицу, такому же восхитительному, как у Бернардена де Сен-Пьера[40]. Она не поверила издателю. Итак, в начале августа она написала следующее письмо Каналису — этому Дорá[41]в рясе, ибо Каналис также считается одной из ярчайших звезд в плеяде современных поэтов.
I
«Г-ну де Каналису.
Десятки раз мне хотелось написать вам, сударь. Зачем? Вы угадаете и сами: чтобы сказать вам, как безмерно я ценю ваш талант. Бедная девушка, провинциалка, одна-одинешенька в своем уголке, все счастье которой заключается в чтении ваших стихов, выражает вам свое восхищение. От «Ренэ»[42]я пришла к вам. Меланхолия ведет к мечтательности. Сколько женщин, преклоняясь перед вами, посвящали вас в свои тайные думы. Могу ли я надеяться, что вы заметите меня в этой толпе? Не затеряется ли среди надушенных записок, которыми вас осыпают, клочок бумаги с этими строками, куда я вложила все свое сердце? Должно быть, я покажусь вам скучнее прочих, ведь я хочу остаться для вас неизвестной и все же прошу у вас полного доверия, словно мы с вами знакомы уже долгие годы.
