Перед вами низенький, толстый, упитанный человек, одетый в черное, самоуверенный, почти всегда чопорный, наставительный и прежде всего важничающий. Лицемерная простоватость, первоначально служившая ему маскою, стала в конце концов его плотью и кровью, она похожа на невозмутимость дипломата, но лишена лукавства, сейчас вы узнаете почему. Вы особенно изумляетесь его лысине цвета свежего сливочного масла, которая свидетельствует о долгих трудах, о скуке, о внутренних разногласиях, о бурях молодости и полном отсутствии страстей. «Этот господин, — говорите вы, — чрезвычайно похож на нотариуса». Долговязый и сухощавый нотариус является исключением. В физиологическом отношении бывают темпераменты, совершенно не подходящие для нотариальной профессии. Не без оснований сказал Стерн, великий и тонкий наблюдатель: низенький нотариус! Раздражительный и нервный характер годился бы еще для адвоката, но был бы гибелен для нотариуса, которому необходимо быть сверх меры терпеливым, а не всякий человек способен стушевываться и покорно слушать нескончаемые излияния клиентов, воображающих, что их дело — единственное; клиенты адвоката — люди страстные, они пытаются вступить в борьбу, готовы защищаться. Адвокат в судебном деле — тот же крестный отец, а нотариус — страдательное лицо в тысячах корыстных комбинаций, он всегда на виду. О! Что претерпевает нотариус — это можно объяснить только сравнением с тем, что приходится переносить женщинам и белой бумаге — они все терпят, им совсем не свойственно сопротивление; иное дело — нотариус: у него сопротивляемость огромна, но постепенно стираются все углы. Глядя на это стершееся лицо, вы слышите заученные, механические фразы и, добавим, изрядное количество общих мест! Художник отступает в ужасе. Всякий говорит с уверенностью: «Это, конечно, нотариус», ибо нотариус выработал себе типичную внешность, которая неотделима от него и вошла в поговорку. И тот, кто внушил подозрение такого рода, — конченый человек. Так вот, этот человек — невинная жертва. Тучный и тяжеловесный, он был когда-то резвым, легкомысленным, может быть, очень умным, и даже, вероятно, был влюблен. Непостижимая тайна, подлинный мученик, но мученик по доброй воле! О нотариус, существо, достойное жалости и в том случае, если ты любишь свою профессию, и в том, если ты ее ненавидишь, я объясню всем, кто ты такой, — ради тебя я должен это сделать! Человек добрый и лукавый, ты одновременно и Сфинкс и Эдип, твоя речь так же темна, как у первого, ты проницателен, как второй. Во многом ты непонятен, — и все же тебе можно дать определение. Но определить тебя — это значит выдать немало таких тайн, в которых, по словам Бридуазона[1], признаешься только самому себе.
Нотариус служит странным примером трех превращений насекомого, но в обратном порядке: сначала он был блистательной бабочкой, а в конце стал личинкою, окутанною коконом и, к несчастью, обладающей памятью. Веселого, плутоватого, хитрого, смышленого, остроумного и насмешливого писца общество постепенно превращает в нотариуса и умышленно или непредумышленно делает нотариуса таким, каким вы его знаете. Да, его стершаяся физиономия типична для массы обывателей: нотариусы не представляют ли собою нечто среднее, ту почтенную посредственность, которую возвел на трон 1830 год? Все, что они слышат, все, что они видят, что они принуждены думать, принимать, помимо гонораров, все эти комедии, трагедии, разыгрываемые для них одних, должны были бы сделать их остроумными, насмешливыми, недоверчивыми, но им одним воспрещается смеяться, шутить и обнаруживать остроумие: насмешливость отпугнула бы клиента. Нотариус остается немым, когда говорит, пугает, когда молчит, и принужден скрывать свои мысли и свое остроумие, как скрывают дурную болезнь. Если нотариус не будет педантичен, как старая дева, и придирчив, как помощник столоначальника, если он будет откровенно хитер и лукаво проницателен, он растеряет клиентуру. Клиентура в его жизни — это все. Нотариус постоянно носит маску и не всегда снимает ее даже на лоне семейных радостей, ему приходится всегда играть роль, хранить на лице важность, разговаривая с клиентами и с писцами; немало у него оснований хранить ее и перед собственной женой. Он должен не знать того, что отлично понял, и понимать то, что другие не желают ему подробно объяснить. По отношению к сердцам он выполняет обязанности акушера. И когда он способствует появлению на свет таких уродов, которых великий Жоффруа Сент-Илер не мог бы посадить в банку со спиртом, он принужден бывает воскликнуть:
— Нет, сударь, вы не составите подобный акт, это было бы недостойно вас. Вы злоупотребляете распространительным толкованием своих прав (фраза вполне вежливая, но по существу означающая: «Вы мошенник!»). Вы не понимаете подлинного смысла закона, что, конечно, случается и с честнейшим человеком в мире, но, сударь... и тому подобное.
Или еще:
— Нет, сударыня, одобряя одушевляющее вас чувство, вполне естественное и до некоторой степени почтенное, я не могу допустить, чтобы вы приняли подобное решение. Сохраните репутацию честной женщины даже и после своей смерти!
Когда перечень всех добродетелей и препятствий исчерпан, когда клиент или клиентка начинает колебаться, нотариус добавляет:
— Нет, вы так не поступите, да и я откажу вам в своем содействии!
Вот самое большее, на что отважится это должностное лицо судебного ведомства.
А нотариусы и в самом деле являются должностными лицами не в меньшей степени, чем офицеры: жизнь нотариусов — разве это не сражение, затянувшееся надолго? Они принуждены прятать под напускной важностью очень озорные мысли, которые, конечно, у них бывают! Прятать свой скептицизм, а они во всем сомневаются, свою доброту, иначе клиенты ею злоупотребят! Они принуждены иметь огорченный вид, разговаривая с наследниками, которые нередко помирают со смеху, оставшись наедине, усовещивать вдов, которые с ума сходят от радости, говорить о детях и о смерти с девицами-хохотушками, утешать сыновей общими итогами описи наследства, повторять одни и те же слова и доводы людям разного возраста и разных сословий, все видеть не глядя, смотреть и ничего не видеть, притворно предаваться гневу, смеяться без оснований и основательно рассуждать без смеха, изготовляя нравоучительные изречения, как повара готовят соус; в результате нотариусы обалдевают по той же причине, по которой артиллерист глохнет. Дураков больше, чем умников, иначе дурак стал бы редкостью, и вот нотариус, принужденный спускаться до уровня своего клиента, постоянно находится на десять градусов ниже нуля, и при известной всем силе привычки такая роль становится у нотариуса второй натурой. Он низводит дух к материи — увы! — не одухотворяя тела. Не имея никакого характера, помимо характера своей профессии, он становится скучным, потому что все ему докучают. У себя в кабинете он привык выражаться общими фразами и, завязнув в них по уши, переносит их с собой и в светский салон. Интересуясь всем, не интересуется ничем; в итоге всех своих услуг встречая неблагодарность, он доходит до полнейшего безразличия и в конце концов становится существом, полным всяческих противоречий, скрытых под слоем жира и под видимым благополучием, становится кругленьким человечком, мягким, но резонерствующим, фразером, порою говорящим сжато, скептиком и легковерным, пессимистом и оптимистом, добряком и бессердечным, порочным или развращенным, но обязательно лицемером; есть в нем что-то и от священника и от судьи, от чиновника и адвоката, и будь жив сам Лабрюйер, даже ему не удалось бы с точностью проанализировать его характер. Нотариусу присуще величие, однако то, что делает его великим, делает его маленьким: будучи свидетелем окружающей развращенности, не зрителем, а руководителем деловых драм, он должен оставаться честным; он видит, как копают то Мертвое море, которое поглотит все богатства, но не может ловить в нем рыбку; он набрасывает договор для коммандитного товарищества и должен относиться к делу, как купец, торгующий капканами, но не интересующийся ни добычей, ни охотником. Сколько различных перевоплощений! Что за работа! Еще ни одну ось так не выковывали, так не испытывали нагрузкой. Полюбуйтесь, как переходит он от одной мысли к другой, и спросите себя: природа, которая употребляет столько времени и усилий на создание какой-нибудь удивительной раковины, не превзойдена ли она в этом случае цивилизацией, создавшей ракообразное существо, именуемое нотариусом?
