Он жил вне рода, вне общины. Цель его колдовства была корыстна. До общины ему не было дела. Он хотел одного: запугать, отуманить, навести ужас на соседей, чтобы заставить их себе служить. Даже если он жил в поселке, он был один против всех и сам по себе. Магические действия его устрашали темную мысль дикарей и подчиняли их его воле. Детское легковерие помогало ему этого достигнуть, и он легко держал их в руках, чтобы жить дармоедом и питаться на чужой счет. Он пугал, потому что на страхе окружающих строил свое могущество и свое благополучие паразита.
Таков был Куолу.
Поклонение кружило ему голову. Он привык брать все, что ему нравится. Отчего не брать, если дают? Куолу брал не только еду, но и украшения, одежду, оружие и разные вещи. Не раз случалось, что он подстерегал в лесу или возле реки молодых женщин и девушек и уводил их силой в свою землянку. Он запугивал их своими кривляниями и угрозами напустить на них смерть. Кроме старой Изы, он держал у себя молодых жен и заставлял их работать.
Все вскочили на ноги, когда он подошел к Уамме. Жадно разглядывая распластанную на земле тушу, колдун молча стал у костра. Ни привета, ни ласковой улыбки! Людей, к которым он пришел, он считал недостойными своего внимания.
— Мяса! — бросил он свысока, сел на камень и чванно развалился.
— Куолу послал оленей! — прибавил он, когда Уамма, надев на острую палку свежий кусок мяса, начала обжаривать его на угольках.
Волнение быстро разлетелось по лагерю. Люди переставали есть. Все робко смотрели на колдуна. Те, кто его особенно боялся, отходили подальше. Иные знали, что Куолу на них сердится. Другие — просто из осторожности. Матери подзывали к себе ребят и сажали их так, чтобы заслонить их от опасных взглядов. Некоторые из молодых матерей подхватили ползающих малышей и, прижимая их к себе, быстро удалились в свои землянки.
Сама Каху, сидя в отдалении у костра стариков, очертила около себя охраняющий круг и зашептала магические слова. Куолу зорко оглядел лагерь и самодовольно усмехнулся.
— Боятся! Чего боятся? В гости пришел!..
Насмешливая гримаса скривила его губы. Он сидел как раз против Ао. Приземистый, с крепкими плечами, с длинными, цепкими волосатыми руками, он в свое время был, вероятно, очень силен. Но заплывшая шея, толстые щеки и сиплое дыхание указывали на то, что сытая, ленивая жизнь уже наложила на него неизгладимую печать. Бороду и усы он выщипывал, и только несколько седых щетин торчало у него на подбородке. Но длинные кудрявые волосы на голове были еще черны. И, казалось, целая плотная копна спутанной шерсти шапкой надвигалась ему на лоб. Целых три ожерелья спускалось на его грудь. Одно было сшито из белых песцовых хвостов, другое — из просверленных молодых зеленых шишечек ели, третье — из раковин речных ракушек.
Вдруг он оглянулся и увидел сидевших недалеко молоденьких девушек. Безусый рот его осклабился в улыбку, а глаза заблестели из-под нависших бровей.
— Ха! — засмеялся он вдруг грубым смехом.
Он сделал движение, как будто хотел встать. Но в это время Уамма подала ему на палке большой кусок обжаренного мяса. Куолу протянул руку, понюхал кусок и вдруг вцепился в мясо крепкими зубами. Жадность была сильнее всех остальных его чувств. Пока он жевал, чавкая, горячую оленину, еще красную и сочную внутри, Уамма бросила тревожный взгляд на Канду. Покосившись выразительно на колдуна, она помахала рукой, делая знаки, чтобы она удалилась.
Девушки вскочили и потащили за собой застыдившуюся Канду.
Колдун заметил это и нахмурил брови.
— Зачем махала? — с досадой сказал он. — Не съем!..
Девушки боязливо оглядывались на ходу. Дойдя до устья оврага, свернули в него и бегом пустились к землянкам поселка.
Куолу ел кусок за куском. Уамма едва успевала поджаривать ему новые порции. С тех пор, как скрылись девушки, он не обращал больше ни на кого внимания. Казалось, он весь ушел в еду. Вокруг него лагерь продолжал понемногу пустеть.
Люди один за другим поднимались со своих мест и исчезали. Некоторые заходили в кусты и прятались в их чаще. Другие скрывались за крупные известковые глыбы и потом, пригнувшись, ползком пробирались к оврагу.
Куолу, казалось, не замечал этого или делал вид, что не замечает. Вдруг он икнул, бросил недоеденный кусок и поднялся с камня.
— Сыт! — сказал он и еще раз громко икнул.
Он снял висевший у него за плечами меховой мешок и протянул Уамме. Тупу-Тупу всунул в мешок задний окорок оленя. Куолу закинул мешок за спину, покряхтел и вдруг внимательно стал разглядывать Баллу. Молодая женщина смутилась и стала медленно пятиться к кустам.
Колдун опять нахмурил брови.
— Подойди! — рявкнул он.
Балла ни жива - ни мертва подошла ближе. Колдун указал рукой на ее перламутровое ожерелье. Балла послушно сняла его и протянула колдуну.
Колдун брякнул ожерельем и надел на шею.
— Хорошо будет? — спросил он Баллу, громко засмеялся и зашагал по тропинке, откуда пришел.
Люди провожали его молчаливым взглядом, пока коренастая фигура его не скрылась за береговыми кустами. Долго еще пирующие сидели молча и никак не могли притти в себя. Всем было и тяжело и жутко. Наконец, Каху подымила веткой можжевельника в ту сторону, куда ушел колдун.
— Ушел, — сказала она. — Ешьте и пейте! Теперь не вернется!
Все вздохнули с облегчением. Но прежнего веселья больше уже не было.
Вурр
К вечеру начал накрапывать дождь. Тучи бежали с северо-запада и несли с собой сырость и холод. Гости и хозяева поселка разбрелись ночевать по землянкам. Старики улеглись поближе к жаркому очагу, где неугасимо пылал Родовой огонь племени.
На четвертый день стали прятать остатки добычи в глубине оврага.
В этот год зима была вьюжная. В овраге все еще таяли остатки снега. Навалило столько сугробов, что в конце зимы весь овраг был засыпан почти доверху.
Весь день мужчины снимали шкуры, потрошили оленей и на длинных жердях переносили приготовленные туши с отрубленными ногами в снег. Всех оленей перенести все-таки не смогли. Пять и еще пять остались лежать на берегу. Когда солнце зашло, холодный туман, поднявшись от реки, покрыл берега и всю низкую пойму. Впрочем, и днем было так холодно, что мясо было еще совершенно свежее.
Как только ушли люди, сейчас
