нации. Как я показал в этой книге, нация была главным увлечением среднеазиатской мусульманской интеллигенции начала XX века. Теперь мы пришли к пониманию, что Советы тоже на свой лад занимались национальным строительством. Национальный проект джадидов – создание узбекской нации в чагатаистском ключе – осуществился в советских условиях. Преломленный сквозь советскую призму, он и по сей день не сдает своих позиций в независимом Узбекистане.
Однако торжество чагатайского проекта было неполным. Он предусматривал слияние персоязычного населения с узбекской средой. Однако, как мы видели, многие носители персидского языка отошли от чагатайского проекта и начали формулировать все более настойчивую таджикскую контридеологию. Отделение Таджикистана от Узбекистана и возведение его в 1929 году в ранг союзной республики возвеличили представление об узбеках и таджиках как о двух совершенно различных нациях. В последующие десятилетия это представление приобрело статус неопровержимой истины. Изменения в советской национальной политике в середине 1930-х годов потребовали, чтобы каждая советская нация имела великое прошлое, которым можно было бы гордиться. Кроме того, в 1940-е годы появилась концепция этногенеза, согласно которой каждая нация имела свой уникальный этнический состав, который выкристаллизовывался на протяжении истории. Это глубоко примордиалистское понимание государственности легло в основу советского мышления как в научной, так и в политической сфере. Более того, каждая нация была привязана к территории, на которой существовала ее республика, и эта связь тянулась из далекого прошлого [Lamelle 2008:169–188]. В Средней Азии конструирование истории каждой из наций на основе теории этногенеза привело к разделению наследия региона на отдельные национальные сегменты в соответствии с существующим национально-территориальным устройством, проецируемым во все более отдаленное прошлое. Так, Узбекистан претендовал на средневековых арабоязычных ученых Авиценну и Абу Рейхана Беруни, а Казахстан приобрел права на аль-Фараби. Все это сосуществовало с другими положениями национальной политики, возникшими в 1930-е годы: что народы СССР связаны «великой дружбой», что русские – старшие братья всех советских наций и что русское завоевание пошло на пользу его жертвам. Это означало, что ссылаться на колониальное прошлое было нельзя, а обиды на русских следовало держать при себе. Далекое прошлое, однако, почти не имело ограничений и потому сделалось плодородной почвой для национальных фантазий. Послесталинская эпоха, когда во всех национальных республиках появились более уверенные в себе местные политические элиты, стала золотым веком формулирования национальных нарративов, поскольку историки и этнографы, работавшие в национальных академиях наук, создали обширный корпус историй отдельных наций, а романисты и поэты – блистательные повествования, национализирующие прошлое.
Таджикский национальный нарратив был разработан Б. Г. Гафуровым (1909–1977), историком и востоковедом, получившим образование в Москве, который по совместительству являлся первым секретарем Коммунистической партии Таджикистана, а в 1956 году стал директором московского Института востоковедения. В ряде работ он создал концепцию таджикскости, охватывающую всю историю Средней Азии, от возникновения «племенного общества» (в марксистском понимании этого термина) и далее. По мнению Гафурова, «процесс формирования таджикского народа» завершился в IX–X веках с обретением национальной государственности при Саманидах[1001]. Узбекский случай был несколько сложнее. Темур по причине «феодального» характера правления и «необычайной жестокости своих завоеваний» был безнадежен, однако в узбекский культурный пантеон вошли другие деятели, в том числе тимуридские правители Улуғбек и Бабур. Узбекский народ претендовал на все тюркоязычное культурное наследие Мавераннахра. В позднесоветский период канонический свод произведений узбекской литературы и музыки мало чем отличался от составленного в 1920-е годы Фитратом, хотя ссылаться на последнего было нельзя[1002].
В таком состоянии Средняя Азия подошла к обретению независимости в 1991 году. Несмотря на высокоразвитые национальные самосознания, стремление к национальной независимости и отделению от Советского Союза было слабым. Еще в марте 1991 года жители Средней Азии в подавляющем большинстве проголосовали за то, чтобы остаться в СССР. Однако, как только назревшие события сделали этот вопрос злободневным, все союзные республики Средней Азии объявили себя независимыми, а их бывшие руководители без труда перевоплотились в национальных лидеров. Благодаря кристаллизации национальных самосознаний в советский период это произошло на удивление легко. Однако ныне национальную принадлежность можно превозносить без ограничений, налагавшихся советской эпохой. После обретения Узбекистаном независимости эффектный реванш совершил Темур, статуя которого заменила статую Карла Маркса на центральной площади Ташкента, а имя стало непременным атрибутом общественного дискурса. Таджикское государство нашло ориентиры в древней персидской истории региона. Ленинабадская (Худжандская) область была переименована в Согдийскую, чтобы вызывать ассоциации с империей Ахеменидов и тем самым подчеркивать таджикские притязания на древность; национальная валюта получила название сомони. История региона, однако, слишком сложна, чтобы можно было провести четкую границу между узбеками и таджиками. Притязания обеих сторон на прошлое схлестнулись и породили между узбекскими и таджикскими историками споры, которые, освободившись от советских ограничений, принимают все более грубые формы. Поскольку многие из этих споров сейчас ведутся в Интернете, они не следуют ни политическому, ни общепринятому научному этикету (даже если участники дискуссии – ученые), что приводит к разрастанию претензий. Обе стороны в полемическом задоре докопались до глубочайшей древности: ныне таджики заявляют, что «арийская цивилизация» зародилась 8000 лет назад, а узбеки отвечают утверждениями, будто древние арийцы в действительности были тюркоязычными, а следовательно, являются прародителями узбеков. Таджикские авторы испытывают чувство обиды и больше заняты разоблачениями и дистанцированием от узбеков и того явления, которое они называют «пантюркским империализмом»[1003].
Эти споры – не просто игры, в которые играют интеллектуалы. Обычные граждане Средней Азии действительно рассматривают себя и своих соседей сквозь призму этих национальных концепций. Идея о том, что нации являют собой органические сообщества и каждый человек принадлежит к какому-либо из них, – фундаментальный элемент мировоззрения большинства жителей Средней Азии, будь то узбеки, таджики, казахи или киргизы. Очевидно, что это – наследие советской национальной политики и обусловленных ею практик[1004]. Тем не менее содержание многих из этих национальных умозрений восходит к джадидам. Особенно в Узбекистане они несут в себе семена как советского строя, так и мусульманских дискурсов начала XX века.
Глоссарий
АО – автономная область
АССР – Автономная Советская Социалистическая Республика
Бай (букв, «богатый») – понятие, нередко использовавшееся в советском дискурсе о Средней Азии как синоним буржуа
Билим юрти (узб. «дом просвещения») – среднее учебное заведение, также исполнявшее функции педагогического института
БКП – Бухарская коммунистическая партия
БНСР – Бухарская Народная Советская Республика (1920–1924)
Вакуф – имущество, выделяемое на определенные, обычно благочестивые цели
ВКП(б) – Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков), официальное название партии в 1925–1952 гг.; ранее – РКП(б) (см.)
ГПУ – Государственное политическое управление, советский орган государственной безопасности (февраль 1922 – ноябрь 1923),
