политической и культурной сферах. Поколение джадидов ушло в прошлое. Что мы обязаны извлечь из его опыта?
Увлечение революцией
Джадиды представляли собой обновленческую элиту, которая, увлекшись идеями прогресса и современности, задумала преобразовать свое общество. Нация стала для них самоочевидным средоточием солидарности – единственным, которое позволяло обществу объединиться, укрепиться и стать частью современного мира наравне с другими современными нациями. В XX веке многочисленные группы, движимые сходным стремлением к деколонизации, национальному строительству, экономическому развитию, модернизации и преодолению «отсталости», преобразовали мир. Что отличало среднеазиатских джадидов (и их собратьев, принадлежавших ко многим другим национальностям советской страны), так это их позиция в отношениях с государством. Если взять два соответствующих примера, в Турции или Иране обновительские элиты контролировали государство (или сотрудничали с ним) и беспрецедентным образом использовали его аппарат для реализации своей программы культурной трансформации. В Средней Азии же дореволюционная интеллигенция никогда не имела возможности контролировать государственный аппарат (частичное исключение – недолго просуществовавшая Бухарская Народная Советская Республика) и вместо этого пала жертвой большевиков – другого типа обновительской элиты. Победа большевиков над джадидами не должна заставлять нас забывать, как много общего было между их программами и в какой степени русская революция радикализировала мировоззрение джадидов.
Отношение джадидов к собственному обществу было крайне непростым. Джадидизм зародился как всесторонняя критика состояния среднеазиатского общества, и джадиды не испытывали особой любви к окружавшей их действительности. Современное будущее было легитимизировано призывом к аутентичности, но восстановление этой аутентичности требовало отказа от настоящего и недавнего прошлого. По сути, джадидизм являл собой череду бунтов: против обычаев, традиций, авторитета прошлого, авторитета старейшин и сложившихся общественных элит, персидской литературной традиции, самого ислама. Бунты эти свидетельствовали и о глубоких противоречиях внутри среднеазиатских обществ. В независимом Узбекистане джадиды назначены национальными героями, которые действовали от имени народа и боролись за его права с деспотическим советским государством. За пределами Узбекистана сохраняется общее нежелание подчеркивать радикализм джадидов, по-видимому, из опасения, что оно затмит их противодействие большевикам или добавит лишнее очко Советам. Однако представление о джадидах как о национальных героях заслоняет внутренний конфликт среднеазиатского общества. А кроме того, сглаживает их культурный радикализм. Такие шаги еще больше способствуют непроницаемости мусульманского общества для окружающего мира и приводят к значительной недооценке культурного брожения межвоенного периода в мусульманском мире в целом.
В значительной мере культурный радикализм джадидов был порожден ощущением отчаяния, после того как Первая мировая война закончилась полным крахом Османской империи. Если гибель последнего суверенного мусульманского государства требовала отчаянных мер, то русская революция давала надежду и возможные ответы. Многим в колониальном мире (как в самой Российской империи, так и за ее пределами) русская революция представлялась антиколониальным событием, которое способно подорвать господствующие имперские порядки. В этом заключалась ее привлекательность в глазах многих колониальных интеллектуалов. Цивилизаторская миссия большевиков, их обещание распространить в колониальном мире просвещение и прогресс добавили ей привлекательности, которая в том или ином виде сохранялась до конца советского периода. Однако, в отличие от более поздних социализмов «третьего мира», джадидизм существовал в советском государстве и подчинялся его политике. У него было гораздо меньше возможностей для идеологического инакомыслия. Склонность джадидов смотреть на революцию сквозь призму антиколониального национального освобождения навлекла на них беду, ибо партия все меньше и меньше была заинтересована в многозначной трактовке своих целей. И все же нельзя постичь среднеазиатские 1920-е годы, отрицая, что мусульманские интеллектуалы были всерьез увлечены идеей революции как способа осуществления перемен. В стремлении к современности и прогрессу нация, революция и антиколониализм идеально сочетались с программой культурной трансформации.
Судьба культурной революции
Эпоха революционного энтузиазма сегодня уже очень далека от нас. К 1938 году культурное брожение 1920-х было совершенно обуздано. В последующие десятилетия многие его основные черты были извращены, и даже память о нем в значительной степени стерлась. За редким исключением (например, романы Абдуллы Кадыри), литература 1920-х годов переиздавалась мало, театр забылся. Латинский алфавит в 1940 году был заменен кириллицей. В отличие от латинизации, обусловленной стремлением энтузиастов к культурной трансформации и широко обсуждавшейся в обществе, решение о переходе на кириллицу было принято «наверху» и осуществлено без какой-либо дискуссии. Новая история края повествовала о триумфальном шествии советской власти, во время которого русский пролетариат повел все братские народы СССР к социализму. Кровопролитному конфликту между русскими переселенцами и туземцами, как и антиколониальным устремлениям дореволюционной интеллигенции, в этом повествовании места не нашлось. Культурные черты, которые начали проявляться в 1930-е годы, соответствовали требованиям к форме и содержанию, диктуемым московскими чиновниками культурных ведомств. Все образцы были советскими (а конкретнее – русскими), и доступ к современности и мировой цивилизации был возможен только через русское посредничество. Хлопок тоже никуда не делся, более того, в Узбекистане и Таджикистане сохранялась очень высокая численность сельского населения. Дуали-стичное общество выжило в советских условиях, когда в техническом секторе и городской среде преобладали европейцы. При этом советская цель – всеобщее народное образование – была выполнена и в конечном итоге привела к почти поголовной грамотности. Вторая мировая война окончательно интегрировала Среднюю Азию в советское государство, поскольку мужчины-среднеазиаты участвовали в боевых действиях в качестве граждан, призванных на военную службу. В последующие десятилетия общепринятые гражданские традиции и ритуалы целиком превратили жителей Средней Азии в советских людей.
Именно в этих условиях развивалась в XX веке узбекская культура в ее выразительных формах, а также в виде обычаев и приемов. Как и всякая культура, она испытывала на себе сильнейшее влияние социально-экономических и политических условий, в которых формировалась. Любая культура формируется под воздействием множества сил – государственной политики, рынка, программ интеллигенции, инакомыслия, дебатов, – и силы эти никогда не остаются неизменными. Все они преобразуются под действием современности. Советский случай отличался своими особенностями: отсутствием рынка и преобладающим присутствием государства, заботившегося о культивировании этнонациональной идентичности своих граждан, хотя и на собственных условиях. Узбекская культура в исследуемый здесь период находилась в постоянном движении, в ней велась внутренняя борьба, ее формировали и переформировывали извне. Аутентичность просто не подлежит сомнению. Тем не менее многие авторы по-прежнему подозревают, что советские преобразования представляли собой нечто чуждое и неаутентичное, что «подлинная» узбекская (или среднеазиатская) культура существует где-то под спудом. Как в советский период, так и позднее многие местные интеллектуалы были глубоко озабочены идеей аутентичности. Исследователи, занимающиеся историей Средней Азии, должны рассматривать этот поиск аутентичности как объект изучения, а не что-то принимаемое как данность.
Узбеки и таджики в XXI веке
Однако самым долговечным наследием джадидизма оказалась идея
