Халид Амин
Из майсов моей Бабушки
Из майсов моей бабушки, или Это мне приснилось
Знаете запах старых Алма-Атинских подъездов? Да, тех подъездов кирпичных домов, которые были построены в 40–50 г.
Вспомните, старая метлахская плитка, кованые перила, окрашенные ядовито-зелёной краской, мягкие двери, обитые черным дерматином.
И запах, который родной и близкий. Заходишь, закрываешь глаза и вдыхаешь, вдыхаешь…
Я не могу по сей день определить, чем это пахло, смесь дермантина, ванили и сигарет, которые тогда еще делали из табака.
Я в таком вырос, думаю, и многие из вас тоже.
Открываешь дверь дома, не квартиры, а именно дома в духовном его понимании.
Вешалка с занавеской, видно кухню, где Ба катает лапшу, тогда лапшу катали, и называлась она домашней.
Пододвигаешь табуретку ближе к столу, садишься и смотришь на руки родного человека.
— Ты думаешь, я тебя не вижу, — вдруг говорит Ба, — опять обувь за тряпкой снял. Как живёшь, внук? Много лет прошло, и на кладбище ко мне редко приходишь, а я же тебя жду!
— Прости, родная, я теперь далеко живу, в Москве, уже даже в другой стране, потому редко к тебе заезжаю.
Жизнь поменялась, но стараюсь жить по совести, зла не делать, да детей растить.
Правнуков у тебя теперь много, все хорошие люди.
— Да, знаю про тебя все, ты, засранец, зачем в банке деньги в рост брал? Шлемазел.
— Ба, это кредит называется.
— Кредит смердит, больше не бери, а то мне тут пришлось подсуетиться в нашем департаменте, чтобы ты в дерьмо не вляпался, в следующий раз не бери.
— Спасибо, постараюсь.
— От жены ушел, а я тебе говорила не торопись.
— Устал, ушел. Не ворчи, Ба, я так по тебе скучаю.
— Старший у тебя совсем худой, скажи жене, чтобы пихала в него, как я в тебя.
— Скажу.
За окном простучал по рельсам трамвай, посуда в буфете звякнула до боли знакомым звяком.
Ба достала эмалированной поднос с отбитым краем и разложила лапшу для просушки.
— Ты есть-то будешь?
— Сыт я, Ба, спасибо.
Ба вытерла руки об передник, села на табурет.
— Тут такое дело, внук, встретила я тут давеча папашку твоего покойного, мучается он там от грехов своих, просил если ты зайдёшь передать, что просит он у тебя прощения, за то что бросил вас, да и не помогал. Что передать ему?
— Да простил я его Ба, и зла не держу, так и передай, пусть упокоится с миром.
— Ну, вот и славненько, ну вот и хорошо, а то что-то я сильно переживала за это дело.
— Наверное, пойду я, Ба, зайду еще как-нибудь.
— Давай, в следующий раз на кладбище ко мне пойдешь, прихвати сигареты.
— Ба, так ты же не куришь.
— Не курила, здоровье берегла, а хотелось. Тут рай, все есть, а закурить хочется, да и какое тут здоровье.
— Захвачу, конечно.
— Ну не горюй, я тут тебя прикрою, если что.
— Спасибо, Ба.
Запах подъезда растворился, открываешь глаза и голос: «Следующая станция Тушинская».
Из майсов моей бабушки, или Штирлиц шел по коридору Гестапо
Вчера спросил маму:
— Ма, вспомни че-нить смешного из майсов Ба?
— А напиши как она кино смотрела!
Тут у меня мозг взорвался от нахлынувших воспоминаний, поехали.
Ба любила комментировать вслух фильмы, примерно как Светлаков из камеди.
И, думаю, что равных ей в этом до сих пор нет.
Фильм «Семнадцать мгновений весны» она просто обожала, как только из ящика раздавалось: «Не думай о секундах с высока, тудууууу, наступит времяяя, сам поймешь, наверноееее, туду…», Ба уже бросала все, даже меня, и усаживалась в кресло перед телевизором. Не думаю, что она разбиралась в хитросплетении интриг немецкой разведки, ее забавляло другое, или наличие статных мужчин в одном кадре, или закат третьего рейха, но смотрела она этот фильм с самозабвением.
Голос диктора: «Штирлиц шел по коридору гестапо»
— Не, ну ты посмотри как он идет! На месте Мюллера я бы его уже посадила в камеру! — восклицала Ба.
— За что, Ба?
— У нас в доме на Мира — Комсомольской жил КГБшник, он тоже так ходил, у него на лбу было написанно, что он чекист.
Голос Мюллера (Актер Броневой):
— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться!
— Вот я не пойму, как можно еврею играть фашиста? — указывала Ба рукой в сторону Мюллера. — Сними у него с рукава повязку с крестом, надень шляпу, и что мы увидим?
— Что, Ба?
— Раввина из нашей синагоги на Ташкенской! У него акцент!
— Ба, да не слышу я у него акцента.
— А я тебе говорю, что у него акцент и такой акцент никакой Станиславский не уберет, хотя Станиславский тоже был еврей.
Голос диктора:
— Пастор Шлаг (актер Ростислав Плятт) открыл дверь костела.
— О, еще один шлемазел! Нет, это не кино про гестапо, это синагога на вечерней молитве, ты посмотри, у него на лице вся боль евреев, какой он пастор?
Встреча жены Штрилица со Штирлицем в кафе «Элефант».
— Она смотрит, не, ты посмотри, приехала и смотрит, — ревновала Ба. — Милочка, чтобы у меня был муж Тихонов, я бы сама в гестапо ушла, а она смотрит!
Сцена, где радистка Кэт с двумя малышами выбирается из канализационной шахты.
— Вот в каком КГБ ее учили? Возьми положи детей, открой люк, и по одному их вытащи. Не, ну посмотри, дурааааа, у тебя дети на руках, головой соображай! — кричала Ба в телевизор.
Шли титры, голос за кадром пел: «…облаком, сизым облаком, ты полети к родному дому…..»
Ба шла на кухню и тут было пророчество:
— Еще этот поет, скоро без него ни одной мишпухи не состоится!
«…отсюдаааа к родному домууууу…» — пел Кобзон.
Из майсов моей бабушки, или Просто несмешная зарисовка
У Ба не было подружек, во всяком случае я этого не помню. Но в нашем дворе жила соседка Апа, казашка достаточно преклонного возраста. Апашка ходила в мягких сапогах с казахским орнаментом и галошах, на ней всегда было белоснежное платье, поверх которого она носила черный расшитый бархатный жилет с огромной серебряной пряжкой в национальном стиле. Такие Апашки уже, наверное, редкость. Так каждый день они с Ба выходили перед обедом помолчать на лавочке. Это длилось пару лет. Апашка плохо говорила по-русски, но все понимала. Как-то у них получалось в одно время выходить во двор. Ба спрашивала:
— Как ваше здоровье?
— Жаксы, —
