Хэкнув, палач сорвал мешок с головы Мелиссан. Женщина, которую он некогда знал как Лорганну, была в синяках и кровоподтеках, но без учета косметических дефектов лица выглядела именно такой, как он ее помнил. Она была удивительно проста для женщины, вызывавшей такую преданность в своих фанатиках, которая добилась места в Совете посредством умопомрачительно дерзкого обмана.
Глядя на Мелиссан, Эремул внезапно почувствовал: что–то не так. Это ощущение терзало его с ошеломляющей настойчивостью, словно зудящее место, которое он не мог почесать. Но тут толпа раздалась, и появился Тимерус.
Великий Регент был в золотой мантии, а на его лысеющей макушке сверкал нелепый серебряный венец. За ним следовал личный телохранитель, служительница Белой Госпожи в белоснежном одеянии. Брака тоже был там, дородный маршал выкрикивал своим людям приказы без всякой причины, наслаждаясь иллюзией важности, которую ему это давало. Несколько поодаль суетливо поспешал главный шпик Реми, взъерошенный, как всегда, и, вполне вероятно, снова пьяный, хотя маг не стал бы утверждать это, с учетом проливного дождя, мешающего обзору.
Тимерус поднял руку, и толпа умолкла. Эремул встретился взглядом с глазками–бусинками Великого Регента, и невыносимое самодовольство на этом вытянутом лице чуть не вынудило его отказаться от их сделки.
«Я мог бы стереть эту улыбку с твоей поганой рожи, ишарская змея». Словно прочитав его мысли, служительница слегка дернулась и мягко покачала головой. Эремул подавил ярость и заставил себя успокоиться. Скоро все будет кончено.
— Сограждане, — произнес нараспев Тимерус, высокомерно растягивая слова, его голос перекрывал тихий рокот дождя. — Представляю вам обвиняемых! Эта женщина Мелиссан замышляла сокрушить наш мирный город, сумев втереться в доверие его Совету. Кампания террора, которую она раздувала посредством сообщества фанатиков, причинила значительный ущерб городской казне.
— Не только нашей казне! Я лишился своей жены в ночь пожара, — выкрикнул мужчина, его голос срывался от волнения. — Она заживо сгорела в нашей постели.
Мышцы на лице Тимеруса задергались оттого, что его прервали, но он склонил голову и произнес печальным тоном:
— Действительно. Давайте также не забывать о людях, которых мы все потеряли из–за злодеяний этой женщины.
— Шлюха! — крикнул кто–то.
Тимерус сказал что–то маршалу, который, в свою очередь рявкнул несколько слов своим помощникам. Внедрившись в толпу, стражники принялись суровыми криками требовать соблюдения тишины, пока говорит Великий Регент. Эремул устало наблюдал за происходившим. Выполняя свои обязанности всего лишь несколько месяцев, Тимерус проявлял диктаторские замашки, достойные самого Салазара.
Он снова бросил взгляд на Мелиссан. На ее непримечательном лице не отражалось никаких чувств. Скорее… она выглядела так, будто… чего–то ждала. У него снова возникло прежнее назойливое чувство, которое взывало к его воспоминаниям, но они ускользали, словно уж.
— Козни Мелиссан не только усугубили тяжелые последствия нашего славного освобождения, — продолжал Тимерус, — она также повернула против нас одного из горожан. Человека, некогда считавшегося героем. Увы, чародей, который сидит перед вами, не удовлетворился великой честью, пожалованной ему за ту роль, которую он сыграл в завоевании городом свободы. Нет, он возжелал большего. Как и у всех чародеев, жажда власти развратила его душу. И потому он замыслил заговор с женщиной, что сейчас рядом с ним, и вместе они стремились разорвать город на части в своем стремлении к власти. Вы видите перед собой, леди и джентльмены, истинную личину злодейства.
— Повесить их! — крикнул кто–то.
— Мерзкие изменники! — проревел кто–то другой.
Остальные присоединились, и вскоре толпа кипела яростью, изрыгая потоки брани. Тимерус позволил многочисленным гражданам взвинтить себя до полного неистовства, а потом поднял руку, и порядок был восстановлен.
— Эти двое глупцов считали, что им удастся ввести в заблуждение Большой Совет. Они безрассудно верили, что их гнусные козни останутся безнаказанными. Мои коллеги и я служим воле Белой Госпожи, мы несем ее свет в наших сердцах, и нет такой тьмы, которую он не озарит, когда угрозе подвергается наш народ.
Это было чересчур. Не сумев удержаться, Эремул испустил сдавленный смех, из носа брызнуло, и сопли, смешавшись с дождевой водой, потекли по подбородку. Полумаг должен был отдать дань Тимерусу: ему приходилось слышать немало всякой чуши, но последний перл Регента был чистым золотом, самородком полного идиотизма, который он заберет с собой в могилу.
— Кто–нибудь скажет последнее слово? — протяжно изрек Великий Регент. Если он и заметил реакцию Эремула, то не подал вида.
Полумаг попытался откашляться. Ему много чего хотелось сказать. Хотелось кричать о своей невиновности, хотелось заявить, что все это — большая ошибка, что женщина, которая находится рядом с ним, его подставила. Но для всего этого было слишком поздно. Моника — у них, и, если он не подыграет, они убьют ее. Это было странно — беспокоиться о ком–то настолько, чтобы по своей воле отказаться от жизни. Возможно, верным было то, что утверждал культ Безымянного: любовь — величайшая слабость человека.
Может, это и верно, но, когда Эремул смотрел на сотни пар глаз, уставившихся на него, он видел лишь улыбку Моники.
— Никаких слов, — устало сказал он, его голос едва перекрывал шум дождя. — Просто… помни о нашем соглашении.
Тут Мелиссан подняла голову.
— Я буду говорить, — сказала она, и на слух Эремула ее голос прозвучал более музыкально, чем он помнил, ни с того ни с сего то назойливое чувство вспыхнуло в нем с такой силой, что чуть голова не разорвалась. Смаргивая с век воду, он смотрел на нее, не отрываясь, борясь с невидимыми силами, которых не мог понять, не мог объяснить, за исключением настойчивого ощущения, что здесь что–то не так.
— Я хочу признать свою вину.
Тимерус приподнял узкую бровь.
— Полагаю, твоя вина уже установлена. У нас есть твое полное признание.
— Я желаю признаться кое в чем еще.
Великий Регент сложил вытянутые пальцы рук вместе перед подбородком.
— Продолжай.
— Сорок лет назад в соответствии с вашим исчислением времени к дальнему берегу прибыл корабль. Раньше к этому берегу приходили другие суда, и их прогоняли, но этот был потрепан штормом и мог в любое мгновение перевернуться. Я пожалела его экипаж и позволила ему войти в наш порт. Это было моей первой ошибкой.
Ошеломленный Эремул смотрел во все глаза: кожа Мелис- сан будто покрылась рябью.
— Моей второй ошибкой было предложить членам экипажа убежище, пока они приходили в себя. Самые молодые среди нас никогда прежде не видели человека. Им было любопытно. Они слушали… и так мы их потеряли.
Словно поток воды, спешащий заполнить прорванную дамбу, воспоминания нахлынули на Эремула. Воспоминания о ночи возле книгохранилища, когда человек, которого, как ему казалось, он знал, раскрылся как нечто совершенно другое. С нарастающим ужасом Полумаг наблюдал, как лицо Мелиссан принимало более угловатые очертания, а ее кожа, белея, становилась все бледнее.
