есть. С кем захочет, с тем жить будет. А одну ее оставлять нельзя. Это точно. — И вдруг, будто что-то вспомнив, радостно хлопнул по плечу Григория и добавил: — Сейчас я тебя развеселю. Ох развеселю! — И, крутнув руль, соскочил с тракта на проселок.
Через несколько минут Скурлатов-старший догадался, что они едут к Серебрянке. Он до конца утопил стекло в дверцу и, высунувшись из окна, подставил лицо ветру. По его запаху понял, что еще не высохла в лугах роса. Оттуда, куда они ехали, тянуло свежей сыростью реки и крепким настоем скошенных трав. И его уже обдувало не только этим тугим и пахучим ветром, а тем далеким и безвозвратно ушедшим временем, когда он с Василием, совсем карапузом, приходил в эти луга. Гриша усаживал брата у копны, а сам помогал матери сгребать сено. Когда это было? Вчера? В другой жизни? А потом много раз являлся сюда сам с отцовской косой, и она, не по росту большая, выворачивала ему руки, а он все же клал валок за валком и, гордо оглядываясь на дорожку стерни за собой, счастливо — взмах за взмахом — шел вперед… Чего он лишился и что приобрел в том суетном мире, в который уехал отсюда?
Волны воспоминаний накатывали одна за другой, и он видел себя то в деревне, то там, в городе… А может, бросить все к черту, всю городскую суету и вернуться домой, к матери? Наверное, он был бы неплохим сельским врачом. Ездил бы из села в село, как земский доктор… Теперь никто никуда не ездит. Больные сами приезжают, или их привозят в больницу. Да и кто же из столицы едет в село?..
Он подумал о жене, о дочери Оле и крохотной внучке и сразу понял, что мечты о сельской практике — утопия.
«Нива» уже оставила проселок и теперь бесшумно мчала по зеленому ковру луга. Выскочив на взгорок, она вдруг замерла, а Василий, распахнув дверцу, выпрыгнул и побежал к берегу Серебрянки.
Вылез из машины и Григорий Иванович и неторопливо пошел за братом. Кажется, даже сквозь подошвы ботинок ощущалась прохладная нежность луга. Огляделся. Да, они подъехали к тому месту, где еще три года назад Скурлатов безуспешно пытался раскорчевать и расчистить болотину на месте песчаной косы…
Все здесь было таким же, как и тогда. На берегу лежали почерневшие и вросшие в землю кучи того хлама, который он натаскал из болотины. Так же буйно рос тальник и камыш, а промеж них виднелись сухие коряги и другой мусор, который опять нанесла сюда река. Только воды в Серебрянке, кажется, немного прибавилось.
«Осень, дожди, — невесело подумал Григорий Иванович. — Вот и прибавилось…»
Вдоль берега суетливо метался Василий и, смешно приседая на корточки, смотрел в воду, будто выискивал в ней что-то. Вдруг он радостно закричал:
— Гриша! Сюда иди! Иди скорей сюда!
Скурлатов-старший уже сбежал с взгорка и шагал по берегу. Он еще с того места, где остановилась машина, заметил в реке светлое пятно, но подумал, что это разорванные полиэтиленовые мешки из-под удобрений.
Василий стоял у небольшой песчаной отмели, через которую неспешно текла Серебрянка, и ошалело кричал:
— Ты смотри — песок! Тот песок, какой мы здесь… Какой ты… — Он задохнулся, — Смотри, видишь, он! — И Василий, не засучив рукав, окунул руку в воду и достал горсть песка.
На его ладони он был не таким светлым, каким казался сквозь воду, однако это действительно был тот самый песок с мелкими камешками гальки, который они, братья Скурлатовы, знали с детства, когда прибегали сюда с мальчишками.
— Тот самый, — сдерживая возбуждение, проговорил Василий, — но только грязнее и темнее…
— Тот, — согласился Григорий.
Он взял из ладони брата холодную и мокрую кашицу, растер ее пальцами и, присев у кромки вязкого берега, стал мыть руки. Пальцы ощущали маслянистый налет, он долго не смывался…
Пройдя несколько шагов вверх по течению, Григорий Иванович пораженно остановился. Прямо перед ним, метрах в трех от берега, вода чуть приметно бугрилась. Скурлатов-старший нагнулся и заметил в этой как бы закипающей воде мечущиеся светлые песчинки.
Подошел Василий.
— А я, когда вчера ехал к матери сказать, что тебя встречаю, вон с того берега увидел белое пятно. Солнце светило здорово, и его было видно с дороги…
— Смотри, ключи… — мягко прервал брата Григорий Иванович, указывая глазами на восходившие со дна Серебрянки токи воды. — Пробились. Значит, река еще живая.
— Живая, живая! — обрадованно подхватил Василий. — Конечно, живая. Ей только подсобить маленько, и она сама выдюжит… Тебя все еще тут помнят. Одни добрым, другие худым словом поминают… — И, глянув на Григория, весело подмигнул: — Я не говорю, что ты в министерстве больше не работаешь. Ты тоже не распространяйся…
— Надо будет ключи почистить, — сказал Григорий Иванович.
— Да знаешь… — как-то неопределенно отозвался Василий, и его возбуждение сразу иссякло, будто в нем повернули невидимый выключатель. «Опять ты за свое?» — чуть не сорвалось с его языка, но глянув на помрачневшее, жесткое лицо Григория и видя, что огорчил брата, согласился: — Конечно бы, надо… Только воду Илья-пророк уже остудил.
Неожиданная шутка Василия не погасила решимости Григория Ивановича. Однако слова брата вернули Скурлатова-старшего к реальности. Он увидел забитую коряжником и мусором болотину, от которой несло гнилой сыростью, грустно оглядел ссохшиеся кучи хлама на берегу, вытащенного им, и саму Серебрянку, распадающуюся, рвущуюся на озерца и заводи, — все было здесь таким же, как и три года назад. Однако Григорий Иванович верил, что с рекой его детства все же произошли перемены. И не только потому, что появилось это крохотное, светлое пятно песка и эти восходящие родники, а и потому, что и опыт врача и все его сорок три года убедили Скурлатова в нехитрой житейской истине: только сеющий может ждать всходов.
Братья шли к машине. Василий, заступив вперед, старался развеселить Григория.
— Мать небось все глаза проглядела. — И он тронул брата за локоть, будто поторапливая его. — Я тебе не говорил новость? Сейчас поедем по новой дороге. Уже до Перелаз дотянули…
Григорий Иванович тяжело ступал в гору за братом, глядел на наконец-то пробившееся сквозь утреннее марево ярило и думал сразу и про Серебрянку и про свою жизнь.
1983
ИЩУ ВСЮ ЖИЗНЬ
Судьбы людей складываются по-разному. И не только при жизни. Далеко не все люди уходят от нас сразу. Часто обрывается только физическая жизнь, а в памяти нашей они остаются еще надолго, а иногда и навсегда. Не зря говорят: человек жив, пока жива в
