Новым Папой стал Формоз, хорошо известный епископ Порто, который, после того как выполнил важнейшую миссию у болгар и сыграл роль посредника между Иоанном VIII и Карлом Лысым, подвергся гонениям и был отлучен от Церкви тем же самым Иоанном VIII, а затем, оправданный и восстановленный в своих правах Папой Марином I, был избран понтификом ко всеобщей радости духовенства и народа.
О переговорах, которые проходили до и во время коронации Ламберта, ничего не известно, но факт ее проведения не в Риме, а в Равенне — а это была единственная императорская коронация за весь период Средневековья, состоявшаяся за пределами Рима, — требует небольшого комментария.
Похоже, что Формоз был убежденным сторонником союза Восточной и Западной империй в борьбе с сарацинами, и высказывалось мнение о том, что решение о коронации Ламберта в Равенне было продиктовано желанием умерить непреклонность византийцев в вопросе о титуле римского императора, который, по мнению западного императора, по праву полагался именно ему. Византийцы много раз меняли свое мнение по этому вопросу, начиная со времен Карла Великого, но в конце концов оспорили право Людовика II именоваться римским императором, намереваясь позволить ему носить в лучшем случае титул императора франков.
Следовательно, Формоз якобы решился на проведение коронации Ламберта в Равенне, а не в Риме, потому что собирался облечь его титулом императора франков; однако подобный титул не имел в то время никакого значения. Император становился императором на деле, а не на словах, лишь когда его власть распространялась на Рим, на римский народ и защищала Церковь. Было бы абсурдно предполагать, что Гвидо, коронованный как император в Риме, согласился бы на присвоение своему сыну титула, не имеющего никакой ценности, в то время как он стремился обеспечить своим наследникам титул, положение и влияние, идентичные собственным. Подобное объяснение совершенно неправдоподобно, но нужно признать, что найти лучшее не представляется возможным.
Равенна, старинный оплот империи, в каком-то смысле вновь обретала свои прежние функции: она превращалась в постоянное место проведения крупных имперских ассамблей, на которых обсуждались вопросы взаимоотношений между папством и империей и где, помимо Папы, присутствовали также представители высшего клира из чужеземных стран. Напротив, ассамблеи, посвященные решению вопросов, касающихся только королевства, собирали, как и раньше, или в Павии, или — гораздо реже — в других городах, что было продиктовано текущей необходимостью.
Коронация Ламберта произошла, несомненно, в присутствии членов ассамблеи. Но приглашали ли ее участников в Равенну специально для проведения там коронации, создавая по весьма сложным политическим замыслам новую традицию, которая, впрочем, очень скоро была забыта? И какими могли быть эти причины? Возможно, они были связаны с императорскими амбициями сполетцев, которые, возводя Равенну в ранг имперского города, хотели отодвинуть Рим и Папу на второй план? Или же эта коронация была проведена по просьбе — или требованию — Папы, о чем он заявил в ходе собрания? Какие вопросы могло добавить к повестке дня это собрание, не упомянутое ни в одном источнике, но явившееся прямым следствием инспекционной поездки, которую Гвидо совершил осенью предыдущего года?
Все эти вопросы так и остаются без ответа. Стефан V сообщил Фульку Реймскому о коронации Гвидо; Формоз осведомил его о коронации Ламберта, не уточняя, что она проводилась вне Рима, и его современники также не выказали удивления по этому поводу. Но уверенность в том, что за средневековым формализмом всегда скрывается какая-нибудь веская идеологическая или юридическая причина, позволяет нам утверждать, что вопрос о равеннской коронации Ламберта достоин подробного рассмотрения.
Коронация состоялась в воскресенье, 30 апреля; тогда же от имени Ламберта был возобновлен договор, который Гвидо заключил годом раньше, и отец с сыном отпраздновали это событие, распределяя между родственниками и друзьями щедрые дары, не без участия императрицы Агельтруды.
Через несколько месяцев Гвидо отправился в Рим. Причина этой поездки не ясна, но, может быть, она имеет отношение к проискам Фулька Реймского, занимавшегося организацией самого настоящего заговора против французского короля Эда и, по-видимому, весьма благосклонно воспринимавшего кандидатуру Гвидо, который, будучи королем Италии и императором, теперь имел гораздо больше шансов на успех, нежели в первый раз.
Через некоторое время об этом замысле забыли, и противники Эда обратили свои взоры к юному сыну Людовика Заики, которому в то время было 13 лет. Это движение набрало обороты, и 28 января 893 года Карл Простоватый был коронован. Таким образом, Французское королевство, как и Итальянское, обрело двух королей — одного на востоке, другого на западе — и, кроме того, мятежного магната во Фландрии.
Фульк постарался заручиться поддержкой Формоза и Гвидо для своего протеже, и Папа действительно вошел в число сторонников Карла Простоватого. Что же касается Гвидо, то неизвестно, поддержал ли он своего могущественного кузена Фулька, поскольку был все так же занят решением собственных проблем.
Напряжение в отношениях между императором и Папой все возрастало: Гвидо пользовался своими императорскими полномочиями в папском государстве, не слишком заботясь о соблюдении условий подписанных им договоров. Но в действительности причины разногласий были гораздо более серьезными.
Формоз, как и Стефан V, хоть и признал королями Италии и императорами сполетцев, но относился к усилению их власти с той же недоверчивостью, с какой все Папы — от Захария до Адриана I — следили за возвышением лангобардов.
Подобно тому как предшественники Формоза прибегли к помощи Пипина и Карла Великого, он сам осенью 893 году попросил помощи у Арнульфа. К папским посланникам, отправившимся в Регенсбург, присоединились некоторые крупные итальянские магнаты (даже если среди них и не было Беренгария, вполне возможно, что он отправил своего представителя). Они умоляли короля приехать и принести Италии и папскому престолу свободу от тирании Гвидо, недвусмысленно намекая на то, что тогда он непременно получит императорскую корону. Но и на этот раз Арнульф никуда не поехал и удовольствовался тем, что отправил в Италию своего сына Цвентибольда, который добрался до Италии, объединил там свои собранные из баварцев войска с силами Беренгария и пошел на Павию.
Гвидо укрылся в городе, намереваясь отстаивать переправу через Вернаволу, протекавшую к востоку от города, а Цвентибольд и Беренгарий разбили лагерь на другом берегу этой реки. Так они простояли, не начиная сражения, примерно 20 дней, пока Гвидо не решился предложить Цвентибольду некоторую денежную сумму. Цвентибольд вернулся в Германию в конце октября, бросив Беренгария на произвол судьбы. Единственным достойным упоминания эпизодом стал поединок между баварским рыцарем и графом Губальдом, весьма живо описанный Лиутпрандом, который, возможно, почерпнул сведения о нем из какой-нибудь народной песни.
Гвидо надеялся на то, что германцы откажутся от проведения этой кампании; впрочем, вполне возможно, он предвидел, что выход германцев из игры невозможен, и поэтому, решив разгромить их союзника Беренгария, стал готовиться атаковать его:
