Елизавета и на этот раз уклонилась от исполнения просьбы под предлогом того, что во время их разговора присутствовал ее камергер, показавшийся ей подозрительным. На следующее утро Нолькен отправился в путь, «не достав того, чего желал всего более».
Цесаревна устояла даже тогда, когда Шетарди в разговоре с ней поставил, как говорится, вопрос ребром. «Надобно, — писал он в депеше от 21 апреля 1741 года, — чтобы она доставила королю средства служить ей или совершенно бы отказалась от надежды царствовать». Несмотря на свое легкомыслие, дочь Петра понимала, что подписанный ею документ вызовет бурю негодования в России, лишит ее ореола защитницы национальных интересов и в конечном счете может закрыть ей путь к трону.
Маркиз Шетарди так объяснял нежелание Елизаветы подписаться под документом, связывающим ее серьезными обязательствами: «Есть минуты, когда помнят только о своем происхождении. Она думает, что у нее есть мужество, но вскоре ей приходит в голову, что она ничем не защищена от катастрофы, и мысль видеть себя схваченной и удаленной в монастырь на всю оставшуюся жизнь погружает ее в состояние слабости». Шетарди, как следует из этой депеши, объяснял отказ подписать обязательства страхом цесаревны за личную судьбу.
В других депешах Шетарди объяснял отказ Елизаветы Петровны подписаться под документом, уступавшим Швеции земли, завоеванные Петром, ее нерешительностью. Думается, нерешительность Елизаветы была придумана послом, чтобы отвести от себя упрек версальского двора в неумении убедить цесаревну поставить свою подпись. Дело не в нерешительности, а в умении цесаревны играть с дипломатами в кошки-мышки, в понимании того, что росчерком пера она превращала намерение овладеть троном в несбыточную мечту, ибо переворот затевался под стягом борьбы с иноземным засильем, а на деле немцев сменили бы шведы. Понимала она и другое — ее престиж как дочери Петра Великого пал бы немедленно, как только ее согласие вернуть шведам земли, за овладение которыми было пролито столько крови и пота русских солдат, стало бы достоянием населения страны.
Шеф Шетарди, министр иностранных дел Франции Ж. Ж. Амело, обнаружил более глубокое понимание причин проволочек цесаревны. Он писал своему подчиненному: «…нельзя, однако, осуждать причины ее опасений, так же как и деликатность, выказываемую ею касательно того, что может повредить интересам России и приобретениям, добытым великими трудами Петра I».
В конце концов, Елизавета Петровна дала обязательство, правда, тоже устное, но все же означавшее ее согласие оплатить услугу шведов за их помощь в овладении троном. Хотя в нем ни слова не говорилось о территориальных уступках, оно, несомненно, наносило ущерб интересам России. «Когда дела примут хороший оборот», Елизавета обязалась вознаградить затраты шведов на подготовку и ведение войны, до конца своей жизни выдавать Швеции субсидии, предоставить им привилегии в торговле, которыми пользуются англичане, отказаться от всех трактатов и союзов, не угодных Швеции, и, наконец, снабжать Швецию деньгами, когда она будет испытывать в них нужду. Такова цена, которую должен был уплатить русский народ за водружение короны на голову Елизаветы Петровны. Но все же домогательства Шетарди и Нолькена были удовлетворены лишь частично — цесаревне в торге с ними удалось отстоять территориальную целостность России.
Вторая накладка состояла в том, что вопреки надеждам договаривавшихся сторон события на театре военных действий развивались совсем по иному сценарию. Хотя в Швеции подготовка к войне с Россией велась задолго до возникновения в Петербурге заговора, она открыла военные действия не во всеоружии. На деле оказалось, что хотя реваншистские угрозы лидера партии шляп («Государственные чины все готовы предпочесть могучую войну постыдному миру») и были подкреплены трактатом с Францией о субсидиях и оборонительном союзе, ресурсы самой Швеции не позволяли ей достичь в подготовке к войне необходимого уровня. Не помогли Швеции и трехмиллионная субсидия Франции, и ее обязательство, впрочем, не претворенное в жизнь, подвигнуть на войну с Россией Турцию, которая была озабочена тем, как отразить ожидавшееся нападение персидского шаха Надира.
Тем не менее манифестом 24 июня 1741 года Швеция объявила войну России, мотивируя ее вмешательством России во внутренние дела Швеции, под которым подразумевались вопрос о наследовании престола, употребление в адрес Швеции оскорбительных выражений, лишение права шведских подданных искать удовлетворение претензий в русских судебных инстанциях, запрещение ввоза хлеба из территорий, ранее принадлежавших шведам. Манифест объявлял, что король далее не может «терпеть все сии нарушения мирного договора», которые и вынудили его «взяться за оружие».
Все эти обвинения выглядят надуманными, их можно было без труда решить переговорами. В частности, предусмотренное Ништадтским миром разрешение Швеции покупать хлеб на 50 тысяч рублей в год утрачивало силу, если Россию постиг неурожай. Подлинная причина войны выражена единственной фразой: уступленные России земли надо вернуть, ибо они являлись «оплотом государства».
Русский манифест от имени находившегося в колыбели императора был обнародован 13 августа 1741 года. Он начинался контробвинениями: никогда не бывало, чтобы христианские государства начали войну, «не объявя наперед о причинах недовольства своего или не учиняя по последней мере хотя мало основанных жалоб и не требуя о пристойном поправлении оных…».
Шовинистический угар (толпы людей забросали камнями здание русского посольства в Стокгольме) настолько затемнял разум шведских политиков, что они, развязывая войну, не учитывали реального соотношения сил Швеции и России. Их действия вполне можно было бы считать авантюрными, обреченными на неуспех, если бы они не рассчитывали на помощь сил в самой России. Шведы были настолько уверены в победе, что заранее заготовили мирный договор, предусматривавший уступку Швеции Карелии, Кексгольма, Выборга, Петербурга и всех земель по течению Невы. Если вдруг шведы потерпят поражение, то и в этом случае они не отказывались от территориальных притязаний, правда, ограничивавшихся островами Даго и Эзель.
Военные действия начались с поражения шведов 22 августа 1741 года у крепости Вильманстранд, когда русские войска под командованием генерал-фельдмаршала П. П. Ласси овладели крепостью и нанесли противнику значительный урон в живой силе. Вильманстранд был разграблен и разрушен, командовавший корпусом генерал Врангель с семью штаб-офицерами оказались в плену.
Другой корпус шведов, ведомый главнокомандующим К. Э. Левенгауптом, вступил на территорию России, и генерал обратился к русскому народу с воззванием, убеждавшим население, что «шведская достохвальная армия пришла в пределы России не с какой иной целью, как с помощью всевышнего Бога доставить шведской короне удовлетворение за все многочисленные обиды, нанесенные ей министрами иностранцами, которые в эти последние годы управляют Россией». Другая цель войны, согласно воззванию, состояла в освобождении русского народа «от несносного ига и жестокостей, которые позволяли себе министры…». Намерение шведского короля состоит в том, «чтобы избавить достохвальную русскую нацию для ее же собственной безопасности от тяжкого чужеземного притеснения и бесчеловечной тирании…».
