— Затем, что ты, к сожалению, вышла из-под моегоконтроля. До сих пор ты была превосходным символом Круга, ныне же твоиустремления далеки от тех, что свойственны олимпийским богам. Глядя на тебя,люди подумают так: «Боги — все равно что школьники. Несмотря на легион врачей,который их обслуживает, они бессильны перед физиологией». Принцесса, в глазахвсего мира ты — моя дочь, ибо Круг — это я. Поэтому прими материнский совет.Уйди. Не настаивай на продлении контракта. Выйди замуж и проспи несколькомесяцев. Весной твой срок истечет, а до тех пор ты поспишь с перерывами в«бункере». А мы тем временем позаботимся о романтической окраске твоего ухода.О ребенке не беспокойся: «холодный сон» ему не повредит. Подобные случаи ужебыли. Если не согласна, я по-матерински предостерегаю тебя: ты будешь исключенанемедленно.
— Ты не посмеешь!
— Прочитай свой контракт.
— Но зачем?! Ведь никто бы не узнал.
Вспыхнули ацетиленовые горелки.
— Глупая куколка! Твое представление об окружающем мирефрагментарно и наивно. Если бы ты знала, насколько он изменился за последниешестьдесят лет. С той минуты, как кто-нибудь из нас открывает глаза у себя в«бункере», и до того мгновенья, когда он, усталый, ложится спать послеочередного Бала, за ним следят все средства массовой информации. Сейчас варсенале охотников за жареными фактами гораздо больше шпионских устройств, чемна твоей голове — красивых волос. Мы не можем всю жизнь прятать твою дочь отжурналистов. Не станем и пытаться. Даже в том случае, если ты решишься на аборт,у нас будет достаточно проблем с прессой, хотя наши служащие — не из тех, когоможно разговорить с помощью взятки или алкоголя. Итак, я жду твоего решения.
— Мне очень жаль.
— Мне тоже.
Молодая женщина встала и направилась к выходу. Возле дверией показалось, будто она слышит поскуливание китайской собачки.
За аккуратной живой изгородью намеренно запущенного саданачиналась грунтовая дорожка. Она сбегала по склону холма, петляя, словнокапризная река, местами исчезая в зарослях розы «Форсайт», ныряя в волныгинкго, над которыми реяли чайки. Надо было пройти по этой тропинке не меньшетысячи футов, чтобы добраться до искусственных развалин, находившихся вдвухстах футах ниже Обители Сна.
Развалины занимали добрый акр склона холма. В джунгляхсирени среди колоколов ив виднелись потрескавшиеся фронтоны, полуосыпавшиесябордюры, накренившиеся или вовсе поваленные колонны, безликие и безрукие статуии относительно редкие груды обломков. Тропа постепенно расширялась и, наконец,исчезала там, где прибой Времени стирал навеваемое руинами memento mori, и гдебрели мужчина и женщина из Круга. Руины, казалось, околдовывали, заставляязабыть о времени, и мужчина, обводя руины взглядом, мог бы сказать: «Я старше,чем все это», а его спутнице могла сказать в ответ: «Когда-нибудь мы сновапридем сюда, и ничего этого уже не будет». Но она молчала, шагая вслед за нимпо щебню, туда, где посреди высохшего фонтана ухмылялся варварски изувеченныйПан и где начиналась другая тропа, не запланированная создателями сада ипоявившаяся совсем недавно; там желтела вытоптанная трава и густо рос шиповник.Мужчина и женщина приблизились к стене, отделявшей развалины от берега,перебрались сквозь пролом, как коммандос, чтобы взять приступом полоску пляжадлиной в четверть мили. Здесь песок был не так чист, как на городских пляжах,где его раз в три дня заменяли свежим, зато тени здесь были удивительнорезкими, а у воды лежали плоские камни, удобные для раздумий.
— А ты обленилась, — заметил он, сбрасывая туфли изарывая пальцы ног в холодный песок. — Не захотела идти в обход.
— Да, я обленилась, — согласилась она.
Они разделись и направились к воде.
— Не толкайся!
— Вперед! Наперегонки до скал!
На этот раз он победил.
Они нежились на лоне Атлантики, как самые обычные купальщикилюбой эпохи.
— Кажется, я могла бы остаться здесь навсегда.
— Сейчас холодные ночи. К тому же, здесь часто бываютшторма. Запросто может унести в море.
— Если бы всегда было, как сейчас, — поправиласьона.
— «Verweile doch, du bist so schon», —процитировал он. — Помнишь Фауста? Он проиграл. Проиграет и Спящий. Я туткак-то перечитывал Юнгера… Эй! В чем дело?
— Ни в чем.
— Девочка, что-то тут не так. Я же вижу.
— Какая тебе разница?
— Что значит — какая разница? Ну-ка, выкладывай!
Ее рука, словно мост, перекинулась через маленькое ущельемежду каменными плитами и нашла его руку. Он повернулся набок, с тревогой глядяна влажный атлас ее волос, смеженные веки, впалые пустыни щек и кроваво-красныйоазис рта. Она сильнее сжала его руку.
— Давай останемся здесь навсегда, несмотря на холод ишторма.
— Ты хочешь сказать…
— Что мы можем сойти на этой остановке.
— Понятно. Но…
— Но тебе этого не хочется? Тебе нравится этот великийрозыгрыш?
Он отвернулся.
— Кажется, в ту ночь ты был прав.
— В какую ночь?
— Когда сказал, что нас дурачат. Что мы — последниелюди на Земле, и пляшем перед пришельцами, которые наблюдают за нами понепостижимым для нас причинам. Кто мы, как не образы на экране осциллографа?Мне смертельно надоело быть предметом изучения.
Он не отрываясь глядел в море.
— Мне сейчас очень нравится в Круге, — сказалон. — Поначалу я был к нему амбивалентен. Но несколько недель, то естьлет, тому назад я побывал на своем прежнем рабочем месте. Теперь там все иначе.Масштабнее. Совершеннее. И дело не в том, что там появились устройства, окоторых пятьдесят-шестьдесят лет назад я даже мечтать не смел. Пока я тамнаходился, меня не оставляло странное чувство… Я общался с малюткой Тенгом,главным технологом, который по части болтовни не уступит Юнгеру. Я не слушалего, а просто смотрел на все эти тандем-резервуары и узлы механизмов, ивнезапно понял, что когда-нибудь в одном из этих корпусов, среди сумрака иблеска нержавеющей стали, из стекла, пластика и пляшущих электронов будетсоздано нечто. И это нечто будет таким прекрасным, что мне очень хотелось быприсутствовать при его рождении. Это было всего лишь предчувствие; я не назовуего мистическим опытом или чем-нибудь в этом роде. Но если бы то мгновениеосталось со мной навсегда… Как бы там ни было, Круг — это билет на спектакль,который я мечтаю посмотреть.
