которую Помпей, равно как иные римские деятели, продолжал вести против Сертория и после того, как добровольное отречение и смерть тирана позволили, хотя бы по видимости, возродить республику. Это в самом деле нелегко объяснить. Можно не сомневаться, что стремление к самовластию, привитое римлянам Суллой, не умерло вместе с ним и что Помпей, а также многие другие, кто втайне помышлял занять место диктатора, боялись, как бы Серторий не стал для них серьезной преградой — то ли в силу его неизменной любви к родине, то ли по причине его громкой славы и талантов, которые заставили бы римлян отдать ему предпочтение в случае, если бы потрясенное в своих основах государство оказалось не в состоянии обходиться без единого владыки. Не желая принижать Помпея тайным и ревнивым честолюбием, семена которого распустились впоследствии столь пышным цветом и которое, вероятно, было истинной причиной войны в Испании, я счел уместным продлить жизнь Суллы и объяснить несправедливость происходящего крайностями его диктатуры. Это дало мне также возможность поведать, к чему приводит горячая любовь Помпея к Аристии, с которой он, вне сомнения, сошелся бы снова, если бы не страшился тирана, чье ненавистное, хотя и прославленное имя придает особый вес рассуждениям о политике, составляющим душу моей трагедии.
Конечно, Помпею несколько изменяет обязательное для полководца благоразумие, когда он, положась на слово Сертория, едет для переговоров в город, где глава враждебной партии является полным хозяином; но доверие смельчака к смельчаку, римлянина к римлянину дает ему известные основания не опасаться ловушки со стороны столь великого человека. Он — и здесь я не могу не согласиться с критиками — мало заботится у меня о своей безопасности, но мне не удалось бы сохранить единство места без этого намеренного промаха, в котором повинен не мой недосмотр, а слишком стеснительное правило. Если же на твой взгляд, читатель, этот промах нельзя извинить даже тем, что Помпею не терпится увидеть жену, все еще страстно любимую им, и он боится, как бы, не зная его намерений, она не нашла себе другого мужа, ты все равно отпустишь мне мой грех за наслаждение, доставленное тебе сценой переговоров, которая, по мнению многих знатнейших и умнейших людей при дворе, одна стоит всей пьесы. Снисходительность твою не осудит и сам Аристотель, дозволяющий иногда показывать на сцене вещи, противоречащие здравому смыслу{154}, коль скоро есть надежда, что они будут благосклонно приняты публикой и, способствуя успеху представления, оправдают подобную благосклонность.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
СЕРТОРИЙ
предводитель марианцев в Испании.
ПЕРПЕННА
легат Сертория{155}.
АУФИДИЙ
военный трибун в войске Сертория.
ПОМПЕЙ
полководец сулланцев.
АРИСТИЯ
жена Помпея.
ВИРИАТА
царица Лузитании, нынешней Португалии.
ФАМИРА
наперсница Вириаты.
ЦЕЛЬС
военный трибун в войске Помпея.
АРКАС
вольноотпущенник Аристия, брата Аристии.
СВИТА.
Действие происходит в Нертобриге, городе в Арагоне, завоеванном Серторием, нынешнем Калатаюде{156}.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Перпенна, Ауфидий.
Перпенна.
Что, Ауфидий, мне парализует волю?
Я трепещу пред тем, о чем мечтал дотоле.
Измена кажется мне гнусностью такой,
Что от моих надежд дух отвратился мой,
И в миг, когда могу заветного величья
Недорогой ценой предательства достичь я,
Не в силах нанести удар рука моя —
Так о бесчестии боюсь помыслить я.
Хоть честолюбие сияньем ложной славы
Сулит мне заплатить за умысел кровавый,
Хоть тщится, голосу соблазна внять спеша,
Оковы совести сорвать с себя душа,
Ей это, вопреки всему, не удается:
Их не порвав, она сама на части рвется,
Да и к Серторию благоволящий рок
Все время от него отводит мой клинок.
Ауфидий.
Ужель откажешься ты от удачи верной
Из щепетильности похвальной, но чрезмерной?
В необходимости дурную кровь пролить
Беды не видит тот, кто жаждет первым быть.
Ты должен бы понять по зрелом размышленье:
Гражданская война есть царство преступленья,
А где оно царит, там нету ничего
Опасней и смешней, чем избегать его.
Честь, добродетель, стыд — кому все это надо?
Ни Марий, ни Карбон{157} не ведали пощады,
А Сулла…
Перпенна.
Да, и он, как Марий, был готов
На казнь без счета слать им сломленных врагов.
Поочередно верх в сраженьях оба брали,
Поочередно Рим пятою попирали,
Чиня насилия, проскрипции{158} вводя
И в ярости своей до зверства доходя.
Их рознь в толпу убийц сограждан превратила,
Но все ж изменников она не породила:
Как яро бы сердца гнев ни обуревал,
Кровь партии своей никто не проливал
И на ее вождя, чтоб стать ему заменой,
Не заносил клинок рукою дерзновенной.
Ауфидий.
Ужель Перпенна встать и в самом деле рад
Под стяг того, кого славнее он стократ?
Ну что ж, тогда прервем войну и склоним выи,
Как их склонил весь мир под игом тирании.
Зачем нам погибать от ран и тягот здесь?
Коль рабства жаждем мы, у Суллы цепи есть.
Хоть римлянину жить в неволе и негоже,
Но раз уж воли нет, жить лучше в Риме все же.
Перпенна.
Подумай и возьми назад свои слова.
Пока мы держимся, республика жива.
Испания — оплот растоптанной свободы.
Здесь кров себе нашел цвет римского народа,
И в руки вновь взяла утраченную власть
Сената лучшая, достойнейшая часть.
От имени ее Серторий управляет:
Сбирает дань с племен, царьков их вразумляет
И защищает нас, кем тут представлен Рим.
Коль скоро партии глава необходим,
Серторий же досель удачлив был сверх меры,
И это имя чтят по всей стране иберы…
Ауфидий.
Да, имя! Вот чем он остановил твой взлет,
Чем отнял у тебя и славу и почет.
А в подтверждение тебе напомню день я,
Когда ты войско вел с ним на соединенье
И должен был…
Перпенна.
Не тщись мне рану растравлять!..
Когда я под начал принять был должен рать,
