для битв.
Визит виконта частный, хотя вид его официален. Сказал Константину, что рад видеть его на Вайте и что сам он живет на другой стороне острова. Прелестный уголок, собственный луг, на котором весь день пасутся лошади у него на глазах. Ясно, у каждого свое: премьера успокаивает вид конского пастбища. Лондон близок, через пролив и два часа на паровозе. Бумаги идут непрерывно.
К услугам Константина и Пальмерстона была зала для приемов, где виконт и Великий Дюк по желанию могли беседовать одни и без советников. Но оказалось, что бильярдная принца Альберта в нижнем этаже Павильона, рядом с гостиной Виктории, стала удобным местом их разговора. Они присели на кожаном диване у стола, за которым виконт играл не раз с принцем, около огромной русской вазы, подаренной императором, на которую Пальмерстон взглянул весьма благожелательно. Место очень удобное, любимое всеми домашними, и нет стены между бильярдной и гостиной королевы, поэтому всегда чувствуешь себя как бы с Викторией в одной большой комнате и под ее глазом, сохраняя при этом уединение и независимость.
Вайт дорог и близок сердцу Пальмерстона. Здесь начиналась его карьера. Он, видимо, не склонен к итальянским фантазиям в духе Альберта и Виктории, но он любит Италию и любит Вайт. Он часто бывал, а иногда и жил в Италии, всегда восхищался этой страной. Альберт, зная это, ревновал его к Неаполитанскому заливу, придуманному им на юге Англии. Пальмерстон, так же как и Альберт, видел всякую опасность во Франции, хотя всегда говорил, что Париж это его pivot, то есть стержень политики, точка опоры. Пальмерстон не был красноречив и, отвечая на вопросы в парламенте или на митингах, смущался, чем приводил в восторг своих сторонников в обеих палатах и в народе. Он отвечал на вопросы умело и с замечательной убедительностью, в которой многие усматривали притворный артистизм или грубое лицемерие.
Он почти здешний уроженец. В Саутгемптоне, Портсмуте и во всех городах по проливу и на Вайте им гордятся и считают его своим согражданином. Ведь здесь он впервые избран был в парламент в городке Нью-Таун на Вайте, в так называемом «карманном округе»[68], где избрание традиционно контролируется одной семьей. Теперь здесь многие гордятся, что они открыли великого человека и дали ему дорогу в Лондон. Они же гордились и тем, что Виктория и Альберт стали их земляками.
«Ах, этот старый неприятный господин», — говорила про Пальмерстона королева Виктория. Пальмерстон терпеть не мог в душе королеву Викторию, и она не любила, более того, с трудом выносила его. Но фактической власти у Пальмерстона было больше, а сдержанности меньше, чем у Виктории. Хотя у него не было того, что у нее. Она — королева по крови, он — временщик. У нее порода, а у Пальмерстона — умение приводить королеву в бешенство, не осведомляя ее о военных делах и докучая ей докладами о пустяках. У него была как бы клавиатура для игры на ее нервах. Он издевался над королевой почтительно и покорно, оставляя ей и Альберту честь, славу и совесть.
Пальмерстон угадывал и умом видел не только промахи Виктории, но и знал их причины. На этот раз пока еще промаха нет.
His Highness Константин, которому она оказывала внимание и ласку, о чем премьер имел достоверные сведения, этого заслуживал. Понятно, что Великий князь милее, чем монархи и государственные люди Европы, которые все либо состоят иждивенцами Англии, включая самого амбициозного и могущественного Наполеона III, либо ищут возможности ими быть. Россия в отдалении устойчиво самостоятельна и корнями уходит в свою святую Русь. Константин сам по себе видный и образованный молодой представитель царствующего дома. Его свежее, обветренное снегами России лицо в обществе, где никому не веришь, произвело хорошее впечатление.
Пальмерстон сказал, что советует Его Высочеству побывать на Плимутских доках и на частных заводах Питчера, где есть много новинок. По приглашению можно понять, что для Константина все открыто, он может продолжать свое знакомство с британской промышленностью.
В разговоре сразу почувствовался новый тон и темп жизни. Угадывалось, что в кругу интересов Пальмерстона не только Италия и Франция, о которых перемолвились, но весь мир.
Твердят десятилетиями, что будто бы Пальмерстон нерешительный и недалекий человек. Если так, то его словами говорит среда, это еще серьезней, так как у них торговые связи со всем миром. А с их торговлей и финансами идет по миру флаг и цивилизация. Дизраэли — его соперник, восходящая звезда политики, выйдет ли когда-нибудь на такой широкий простор к вершинам политической коммерции или останется гениальным представителем столичной беллетристики? Пока похоже, что Пальмерстон знает дело глубже, чем кто-либо. Война была нужна ему, и он знал, на что шел.
Королеве ничего не оставалось, как с энтузиазмом провожать войска и корабли в Крым на войну против русских. Она не была на стороне партии Пальмерстона и его политиков, но и не могла не последовать за ним, хотя убеждения приходилось прятать. А принц Альберт должен был набрать воды в рот. За это в победных вензелях сплетались первые буквы их имен.
Константин несколько опасался собеседника. Он не чувствовал себя связанным, но знал, что может попасть в ловушку. Шея сильна у этого петуха.
Константину пришли в голову знакомые с детства стихи: «Но улыбкой дерзновенной русский витязь отвечал, посмотрел — тряхнул главою, ахнул дерзко и упал!»
Но Пальмерстон обезоружил его добротой. Виконт знал, что Константин создал в России современный военный флот, подготавливает крестьянскую реформу. В России хотят превратить рабов в свободных граждан. Великий князь вырос на море и знает труд.
Пальмерстон — крепкий дуб. Он не ослабевает с годами и не ослабнет. Видимо, сломится враз, не теряя рыцарской осанки. Всю свою огромную жизнь шаг за шагом отступался от заложенных в нем понятий, много раз менял политику, сообразно перемене интересов нации.
Пальмерстон не был готов принять перемены в России. Проще было по-старому разговаривать с Константином, как с братом и опорой самого реакционного самодержца. А Россия в новой роли застает Пальмерстона внезапно. Он всю жизнь ратовал за свободы в России, за либеральнее перемены, а теперь он сбит с толку. Государственные дела, к счастью, идут по-прежнему, только опасности сильней.
— Скажите. Your Highness, что за интересы у России в Китае? — внезапно спросил Пальмерстон. — И почему в этом году русские корабли подходили к фортам Китая?
— У нас с Китаем обычные отношения соседей, и они развиваются, и, как и все теперь державы, мы получили право отправлять посла
