пулеметов — они остались в Кампиносе, поэтому… короче, выход один — кавалерийская атака. Надо прорваться к Варшаве, таков был приказ генерала Абрахама. И мы пошли. С нашим командиром, полковником Годлевским. Через реденький лесок, от Вульки Венглёвой, всем полком, эскадрон за эскадроном. Команда «Сабли к бою! В атаку!». Крики «Ура!», лошадиный топот, свист ветра в ушах. Заградительный огонь немцев все ближе, все громче. Перед нами — голое поле, мы туда — вихрем. И все время строем, эскадрон за эскадроном, впереди знамя и командир. Треск немецких пулеметов, гром орудий, топот копыт. Со всех сторон земля фонтанами взлетает в воздух. Все больше наших уланов падает с седел. Кони встают на дыбы, перепрыгивают через упавших и, храпя, мчатся, мчатся лавиной. И снова крики «Ура!». Вдруг на поле откуда-то высыпали люди: это немцы, не выдержав напряжения, покинули свои позиции и, отстреливаясь, бросились кто куда. Но огонь не слабеет, все больше лошадей без седоков, все больше крови. А что поделаешь, пулеметов у нас нет, значит, надо прокладывать дорогу саблями. Скорость растет: в такую атаку мчатся бешеным галопом, чтобы испугать, растоптать, разорвать врага на куски. Немцы удирают, середина поля пуста, и вот уже по ней галопом несется полк, все уланы ранены, кони в кровавой пене.
Но впереди — снова немцы, стреляют почти в упор. Рубить! Сабли выбивают из рук оружие, кони грудью прокладывают путь. Под Валицким убит жеребец, поручик падает вместе с конем, но кричит: «Эскадрон, вперед!» И мы мчимся дальше, перед нами — какая-то аллея, из-за деревьев снова убийственный огонь, кажется, никто из нас не уцелеет, всех перебьют. Но нет, мы еще скачем, скачем во весь опор, в глазах — красный туман. У меня из раны текла кровь, но боли я не чувствовал. Командир сворачивает на какую-то боковую дорогу, мы — за ним. Снова взревели орудия. Кажется, шоссе встало на дыбы, а потом взлетело в воздух. Чудовищный грохот, вой снарядов. Это уже не лихая атака на немцев, это атака на собственную смерть. И вдруг сквозь огонь и дым мы увидели какие-то дома. Наконец-то! Это Млоцины. Полковник наклонился вперед и что-то крикнул, но я не слышал ничего, кроме свиста сабель и пуль, кроме топота копыт обезумевших лошадей. Еще секунда, две. Огонь как бы остался позади, как бы стих, но мы по-прежнему мчались вперед. И так прорвались. Конной атакой. Через заградительный огонь. Через смерть.
Ротмистр хотел еще что-то добавить, но вдруг зашатался, повернулся на месте, хватая руками воздух, и тяжело рухнул на пол.
Молодой солдатик с ногой в гипсе первым подошел к нему и осторожно, словно не веря, что перед ним живой человек, а не призрак, прикоснулся рукой к его кителю, на котором серебрился крест «Виртути Милитари»[29]. Тут же ротмистра окружили раненые, даже те, кто передвигались с трудом. Каждому хотелось постоять рядом с тем, кому удалось в этой ужасной войне хотя бы на несколько минут стать победителем.
— Прорвался, — с восхищением шептали вокруг. — Пробился сквозь смертельное кольцо. В Варшаву.
И вдруг этот пылающий, забрасываемый бомбами город стал для них неприступной крепостью, клочком еще свободной и независимой земли. Уланы, уланы… Отчаянные парни, уверенные, что, если дан приказ, они должны дойти до столицы. До столицы, обороняющейся из последних сил, но все еще кричащей охрипшим голосом своего президента, что рассчитывает на обещанную помощь, что ждет ее и никогда не отчается…
Следующий день тоже принес сюрприз. Тем же путем, что и 14-й полк уланов, из Вульки Венглёвой ночью пробился на Беляны и стал биваком возле Института физкультуры 15-й полк. Раненых в этом полку было меньше, чем среди тех, кто проторил ему дорогу, так как он вышел из Кампиноской пущи не с одними саблями, но еще и с пулеметами. Никто не знал: то ли немцы избегали ночных сражений, то ли ожидали прорыва остальных частей армии «Познань» на других участках, со стороны Лясок; так или иначе, но они не смогли помешать войти в Варшаву генералу Кутшебе с остатками войск, обескровленных при отступлении через Кампинос. Командир 15-й пехотной дивизии, вместо того чтобы прорываться через прочно занятые немцами Ляски, произвел маневр и прошел в Варшаву тем путем, который расчистили конной атакой уланы.
Таким образом несколько десятков тысяч солдат прорвались — с большими потерями — сквозь кольцо окружения. Но произошло это в начале третьей декады сентября, когда ничто уже не могло спасти столицу. На гражданское население легла новая обязанность — забота о размещении и пропитании изнуренных и голодных солдат. Их селили в давно уже переполненные квартиры на нижних этажах, в полуподвалы или просто устраивали спать на лестничных площадках, в подъездах домов и во дворах. Многих легкораненых приняли перевязочные пункты на Жолибоже, остальные дожидались, когда их отнесут или отвезут в уцелевшие от пожаров, еще действующие госпитали. Так попал в Уяздовский госпиталь майор Павел Толимир, на которого Анна случайно наткнулась, зайдя в шестой корпус в поисках морфия для своих раненых. Оба обрадовались встрече. У Павла левая рука была в гипсе, и он все еще находился под впечатлением того, что пережил, пробиваясь со штабом Кутшебы через бомбардируемую с воздуха и обстреливаемую тяжелой артиллерией Кампиноскую пущу. От него Анна узнала правду о драме, разыгравшейся к западу от Варшавы.
Все дороги к столице были перекрыты немцами и подвергались бомбежке, а мрачная, пылающая пуща не могла более служить защитой измученным людям и лошадям. Нужно было принять решение и под прикрытием ночи, хотя бы в безумной конной атаке, пробиться в Млоцинский лес, к Висле, к желанной воде.
Генерал Абрахам дал согласие, и полковник Годлевский, без пулеметов, одними только саблями, вынужден был проложить кавалерии и обескровленной армии «Познань» дорогу к окруженной со всех сторон Варшаве, хотя было известно, что в районе Вульки Венглёвой наткнется на вражескую мотопехоту и артиллерию. Но время не ждало. Эскадроны выстроились как на параде: в колонну по три, за командиром — знамя, и двинулись вперед. Эту несущуюся галопом под мощный крик «Ура!» лавину ничто не могло сдержать. Уланы смели все, что стояло на их пути, и дошли, как хотели, до Белян, до Варшавы, до Вислы.
На следующий день внезапно прекратился артиллерийский обстрел и над городом перестали кружить самолеты. Воцарилась мертвая тишина, томительная и непонятная. Стояло жаркое бабье лето, и легкораненые выходили из палат, располагались под деревьями. Самые отважные даже выбирались в Лазенковский парк за водой. Свежей, холодной. Было так тихо, что Анна впервые в этом месяце услышала чириканье
