воробьев и шелест голубиных крыльев.
Весь город ел в тот день конину. Ее жарили во дворах, варили в больших котлах. Конина. На нее с жадностью набрасывались и жители столицы, в течение недели ожидавшие прихода солдат армии «Познань», и сами солдаты — грязные, покрытые копотью, полуживые от усталости.
Анна принесла конины и Адаму. Наконец-то, к удивлению всей палаты, раздался его голос. До сих пор он все время спал. Спал под вой сирен, под грохот бомб, неумолчный гул артиллерийской канонады, и врачи только беспомощно и недоуменно качали головами. Разбудила его тишина. Очнувшись совершенно неожиданно, он улыбнулся Анне и сказал, растягивая слова:
— Это все еще госпиталь? И не стреляют? Почему?
Впервые он с аппетитом поел супа и начал что-то припоминать, сопоставлять. Спросил, отбросили ли немцев и когда можно вернуться домой.
Адам не помнил, что был ранен в одном из первых боев, что ему сделали операцию, и палату, в которой он пролежал столько времени, разглядывал так, словно увидел впервые. Анна чувствовала себя и счастливой, и немного разочарованной. Он не знал, сколько бессонных ночей провела она у его постели, каких усилий ей стоило раздобывать для него еду, как страшно было пробираться вдоль рушившихся зданий на Хожую. Не спросил и о матери — наверно, все-таки не потому, что она его не навещала?
Вошел Павел, и они поздоровались так, словно расстались позавчера. Павел предложил Анне воспользоваться оказией и пойти вместе с ним к пани Ренате.
— Какой оказией? — удивилась Анна.
— Говорят, дуайен дипломатического корпуса вступил в переговоры с немцами. Интересно, каковы будут его аргументы; ведь как раз сейчас в городе полно воинских частей, и Варшава похожа скорее на крепость, чем на открытый город.
— На крепость, в которой нет боеприпасов, — заметила Анна.
Но Павел возразил ей, утверждая, что железнодорожники провели исключительно смелую операцию: ночью перегнали из Пальмир через Гданьский вокзал на Главный более двадцати эшелонов с боеприпасами.
Анна посмотрела на тучу дыма над городом.
— Не знаю, что хуже. Войска, дерущиеся на окраинах города, хотя у них нет боеприпасов, или же город, превращенный в военный лагерь, готовый стрелять из-за каждого угла, так как пока боеприпасов достаточно. Значит, оборонительные бои? И на Хожей? В таком случае идем скорее. Может, успеем сказать, что Адам уже пришел в сознание.
Адам, видимо, услышал лишь последнюю фразу, так как сказал очень спокойно:
— И чувствует себя бодро. Передай всем привет и сообщи в «Мальву», что мне стало лучше.
Стало быть, календарь для него не существовал, и сентябрьские дни в его сознании сплелись в один большой запутанный клубок. Анна хотела что-то сказать, объяснить, но Адам уже ничего не слышал. Он снова спал.
— Пойдем, — шепнул Павел. — Мы здесь не нужны.
На Хожую пробирались по развалинам. Сквер на площади Трех Крестов превратился в настоящее кладбище, прибавилось много могильных холмиков, на которых лежали простреленные солдатские каски. Между могилами бродили матери или вдовы. Они слетелись сюда, словно голуби, чтобы поддержать свой дух сознанием, что тела дорогих им людей еще недалеко от них, под тонким слоем глины и пластами дерна. На Хожей было оживленно, все высыпали из подвалов и с ведрами отправились за водой, в некоторых окнах с выбитыми стеклами появились женщины — они поднялись в свои квартиры, используя дарованную им минуту тишины, чтобы забрать вниз постели, одеяла, разжечь огонь в плитах.
«Огонь, — подумала Анна, — впервые за последние три недели живой благотворный огонь вместо того, который несли падавшие с неба бомбы и артиллерийские снаряды». Она вдруг почувствовала, что соскучилась по кухне на Хожей, где хлопотала Леонтина, по тишине своей комнаты. Ей захотелось забежать туда хотя бы на минутку, чтобы переодеться и побыть одной, наконец-то одной, чтобы не было вокруг стонущих раненых, не было беспорядочной толпы спешащих с полными или пустыми ведрами людей.
Труп лошади все еще лежал против их дома на Хожей. В подъезде уже не было испуганных прохожих, теперь там, тесно сгрудившись, спали вповалку солдаты. Со двора доносился какой-то странный дробный стук.
Анна с Павлом, с трудом пробравшись между спящими солдатами, поднялись на второй этаж и вошли в комнату, где был кабинет доктора. Пани Рената сидела на кушетке, задвинутой в дальний от заколоченного фанерой окна угол, и лущила горох. Это было так неожиданно и странно, что Анна, не поинтересовавшись даже, как свекровь себя чувствует, первым делом спросила ее, откуда взялись эти сморщенные стручки в голодающем, лишенном всякого продовольствия городе?
— Как это откуда? — в свою очередь удивилась пани Рената. — Помологический сад ведь не сожгли. Едва прекратились налеты, все сразу бросились туда. Видите? Стручки еще в росе. Рвут все, что попадет под руку: незрелые яблоки, груши. В спешке затоптали часть грядок с овощами. Юзя принесла большую корзину слив, гороха, фасоли и свеклы.
— Свеклы… — машинально повторила Анна.
— Да. Сегодня у нас будет горячий суп. Наконец-то я вспомню вкус борща. Леонтина уже наверху, в кухне.
— Вы, мама, тоже могли бы подняться к себе, отдохнуть часок.
— Где? Наверху? Стекла во всех комнатах выбиты, ночью холодно. Леонтина говорит, на моей кровати полно щебня и битого стекла. А в кухне и столовой… Выйди во двор и посмотри. Там размещен кавалерийский отряд. Солдаты со вчерашнего дня спят, а лошади… Ты только послушай! Ведь двор вымощен клинкером, и копыта… Видно, они боятся грохота бомб и свиста снарядов, а может, им страшно в этом каменном колодце. Стоят, сбившись в кучу, топчутся на месте, без конца перебирают ногами. Этот стук с ума может свести — все равно что визг пикирующих бомбардировщиков, такой же мучительный. Поэтому я и перебралась сюда. На улице теперь тише.
Долго ли на обстреливаемой улице будет тише, чем во дворе, забитом солдатами и лошадьми? Сколько часов продлится это неожиданное спокойствие?
Оказалось, что в кабинете доктора вместе с пани Ренатой теперь спала на матрасе и Ванда.
— Она славная, но ни минуты не может усидеть на месте. Поехала на своей телеге в Помологический сад, чтобы набрать для госпиталя свежих овощей и фруктов. Увидишь, на обратном пути ее телегу остановят и силой все отберут. Юзе пришлось снять юбку и прикрыть ею корзину, иначе ни одной бы сливы не донесла. Вон они лежат. Попробуйте и возьмите Адаму.
Но Павла сливы не интересовали. Его беспокойная натура не терпела бездеятельности, и он заторопился:
— У Ванды есть телега, а ее отец работает в магистрате. Великолепная оказия. Пойду на улицу Эмилии Плятер. И Ванде лучше выехать из сада под моей охраной.
