зашифровал ее, и в нужное время вышел в эфир, но сеанс связи с «Мюнхеном» прервался — в передатчике погасли лампы, сразу все.
Когда гаснут сразу все лампы, значит, дело не в них, а в бракованном либо износившемся источнике питания, в батарее, — и вот как бывает: запасной батареи у Макса не оказалось.
Достать ее где-либо, купить в ночном Токио было делом безнадежным и Клаузен махнул рукой: нечего суетиться! Будет день — будет пища, утром он достанет новые батареи и отправит в Центр последнюю шифровку, которую не смог отправить сейчас, — пос-лед-ню-ю…
Он едва ли не физически, зримо ощущал край безумной гонки последних месяцев, это был как край земли, за которым начинается свобода, воля, возможность отдохнуть, съездить в горы, побродить по снегу, слетать на самолете в Сингапур, погреться на сахарном берегу Индийского океана, — и очень ждал, когда же он переступит эту невидимую, но такую жесткую грань.
Анна прихварывала — в магазине попала под сквозняк и простудилась, Клаузен с грустным видом посидел у ее кровати и завалился спать.
В сон он провалился мгновенно. И кажется, поспал совсем немного, когда в крепкое непрозрачное забытье это ножом врезался гулкий грубый стук — барабанили в дверь. Клаузен проснулся, открыл глаза. Было темно. И холодно — на ночь Макс приоткрыл окно, в дожде оно распахнулось, и в спальню вполз сырой холод. Возможно, и спал он так крепко потому, что в доме было холодно.
Интересно, стук, который он слышал во сне, звучал на самом деле или это ему только почудилось?
Нет, не почудилось. Стук раздался вновь, и Макс ощутил, как по спине, вдоль хребта, побежала противная, крапивно острекающая струйка. Он рывком сбросил с себя плед, сунул ноги в тапочки.
Спал Макс в носках из тонкой козьей шерсти, считавшейся целебной, — на фронте он не только отравился ипритом, но и застудил себе ноги… Прошлепал в прихожую.
— Кто тут? — спросил Макс мгновенно охрипшим голосом.
В ответ услышал негромкое, вежливое:
— Откройте, пожалуйста, это полиция.
По хребту у Макса заскользила еще одна крапивная струйка, причинила неудобство. Не открывать было нельзя, бежать — глупо. Делать было нечего. Макс, едва не застонав, немеющими пальцами повернул ключ в замке, открывая дверь; звук у замка, зажавшего бородку ключа, был каким-то бабьим, визгливым, у Клаузена по обнаженной шее побежали мурашки.
На пороге стояли трое: двое в форме полицейских, один в штатском.
Макс поежился — из подъезда в квартиру потек холод.
— Что случилось?
— Пустяки, — небрежно махнул рукой штатский. — Вам надо пройти минут на десять в полицейский участок.
— Не понял, — хрипло проговорил Макс, протер кулаками глаза. — Зачем в участок?
— Дело касается автомобильного происшествия, — благожелательным тоном проговорил штатский. — Помните такое?
— Честно говоря, уже забыл. — Макс снова протер глаза, неожиданно почувствовал слабость, пальцы на руках онемели еще больше, захотелось спать, сильно захотелось — он готов был растянуться прямо в прихожей, на ковре.
На самом деле он ничего не забыл. Произошла эта история месяца полтора назад, Зорге тогда заболел — навалилась простуда, плюс ко всему начало шалить сердце и Клаузен решил съездить в аптеку за лекарствами. Нет бы пешком пройти, прогуляться, воздухом токийским несвежим подышать, но Макс был не самым большим любителем пеших прогулок, он решил съездить на автомобиле. Благо машина находилась под рукой, подходящая для тесных улиц машина — «датсун», совсем крохотная, такую машиненку можно под мышкой перенести через улицу, через тротуар. Для тесноты токийской подходящий агрегат, а для могучей комплекции Макса — нет.
По дороге случилось нечто, похожее на дорожное недоразумение, иначе не назовешь — Клаузен въехал одним колесом в яму, которую не заметил, и машиненка, крякнув досадливо, завалилась набок.
Поскольку машиненка была маленькая, — Макс, смеясь, называл ее карманной, — то ему ничего не стоило поставить автомобиль на ноги.
Он уже хотел двигаться дальше, хотя у «датсуна» был помят бок, как подошел полицейский, записал себе что-то в блокнот. Клаузен поговорил с ним — у полицейского никаких претензий к водителю не было, — и на том, как говорится, закрыли тему… Бок у машины выправили быстро, в мастерской на это понадобилось всего сорок минут, — «датсун» стал выглядеть лучше нового.
— Странно, — проговорил Клаузен с недоумением в голосе, — я думал, что к этому вопросу мы больше возвращаться не будем…
— Вы не обратили внимание на одно обстоятельство, — сказал полицейский, одетый в штатское, — за вами ехал велосипедист. Так вот, бедняга упал и сломал себе руку.
— Не видел я никакого велосипедиста, — голос у Клаузена сделался еще более недоуменным, — не было его.
— Велосипедист был, — безапелляционно заявил полицейский, — и дело это надо закрыть. Возможно, вам придется заплатить небольшую компенсацию, поскольку велосипедист потратил деньги на лечение.
— Откуда он взялся, этот сраный велосипедист? — по-немецки спросил Макс.
Полицейский в штатском знал немецкий язык, ответил Клаузену по-немецки, и Макс увидел в этом недобрый знак:
— Раньше он не подавал заявления о возмещении затрат, а сейчас подал. Только и всего.
Клаузен вздохнул и покорно натянул на плечи плащ — даже здесь, в прихожей, было слышно, как льет, громыхает своими струями по крышам дождь. В полицейском участке его попросили немного подождать — начальник куда-то вышел, а без него решить вопрос нельзя… Недоумение, родившееся у Клаузена, теперь сменилось подозрением: история с «датсуном» обросла странными деталями — к чему бы это? И вполне возможно, что «датсун» здесь совсем ни при чем.
Клаузен вздохнул и, откинув голову назад, закрыл глаза — мир этот, мир людей, который он очень любил, не хотелось видеть. Хотелось забыться и, может быть, даже умереть.
Начальник полицейского участка никуда не исчезал, он находился рядом, в соседней комнате — ждал сигнала, что арестован главный из группы европейцев — Зорге. Пока не будет сигнала, начинать допрос Клаузена нельзя — вдруг он смешает все карты, подключит сильных мира сего, какого-нибудь олигарха, группу банкиров, премьер-министра и так далее, поэтому опытные полицейские не торопились. Наконец раздался телефонный звонок из участка, соседствовавшего с домом Зорге, и начальник, важно покивав головой, вышел из комнаты.
Произнес всего одну фразу:
— Можно начинать.
Худенький полицейский в роговых очках, зубастый, похожий на собаку, неторопливо разложил на столе пять фотографий и пригласил Клаузена:
— Посмотрите сюда!
Клаузен, большой, неуклюжий, привстал, глянул на стол, где были разложены разнокалиберные снимки, и у него потемнело в глазах — он не верил тому, что видел: это были снимки группы Зорге, всей группы, поодиночке — самого Рихарда, Одзаки, Мияги, Вукелича, на краю, чуть повернутая, лежала его фотография, та самая, что была приклеена и к паспорту, несколько необычная для официальных
