пространство вокруг его дома, как семечки в шляпу подсолнуха, кукующие, мокнущие и мерзнущие под стылым дождем, — понятно, к чему это. Внутри, под сердцем, что-то заныло протяжно, тихо, в плотной наволочи дождевой пыли ничего не было видно; прежде чем войти в дом, Зорге пошарил глазами по небу, ничего там не различил, и острая непреодолимая тоска ухватила его за горло цепкими пальцами… Еле-еле с ней справился.
В дом вошел с широкой жизнерадостной улыбкой.
К утру возбужденное лицо полковника Осаки приобрело серый цвет, глаза потухли: такое всегда бывает с людьми, если они что-то передержат в себе, либо в них просто перегорит огонь ожидания. Поглядев на часы, полковник, стараясь, чтобы его голос звучал бодро, произнес:
— Наступает время вытаскивать моллюски из раковин — час хоккигай! Где прокурор Иосикава?
Часы показывали уже половину шестого утра. Судя по всему, Иосикава должен был появиться с минуты на минуту. Осаки вновь нацепил на себя парадную саблю, — собственно, он нацепил ее еще вечером, но потом снял, поскольку операция была перенесена на утро, — прошелся по кабинету, ощущая приятную тяжесть оружия. Сабля придала ему бодрости, серое лицо полковника увлажнилось потом.
В дверь всунулся майор Икеда, блеснул круглыми очками:
— Прокурор Иосикава прибыл.
— Очень хорошо. Позвони в полицейский участок, узнай, что там в доме Зорге? Разошлись ли посольские пьяницы?
Через минуту в двери снова показалась голова Икеды.
— Не разошлись еще. Шумят.
— Тьфу! — у Осаки от досады даже щека задергалась, он сплюнул вторично, покосился в сторону окна. В окне студенисто подрагивала вязкая ночная темнота. — Надо подождать, когда Зорге останется один, — наконец произнес он.
— А с остальными европейцами как быть? С Клаузеном и Вукеличем как?
— Остальных — брать!
— А если кто-нибудь из них успеет предупредить Зорге?
— Ну и что? Даже если кто-то из них и предупредит… Что это изменит, Икеда?
Икеда молча приподнял узкие натруженные плечи. Полковник повысил голос:
— Мы же его не выпустим, Икеда, даже если он заберется в багажник посольской машины и закроется на все замки. Он — наш! Поэтому, — Осаки не стал больше ничего объяснять, сделал красноречивое движение рукой, выпроваживая майора из кабинета.
Майор поклонился шефу и, задом открыв дверь, выдавил себя в коридор.
Дождь, продолжавший стучать монотонно, лениво, буквально изматывавший своим звуком людей, которые провели бессонную ночь и хотели спать, неожиданно застучал сильнее, Осаки встряхнулся, приподнялся на цыпочки, открыл форточку. Всунул в нее голову.
— Ах-ха! — ему захотелось, как в детстве, поймать нижней губой серую дождевую струйку и отцикнуть ее подальше от себя. Но этого нельзя было делать. Несолидно. Полковник, ошалело крутя головой, вылез из форточки и с грохотом, так, что из форточного переплета чуть не вылетело стекло, захлопнул ее.
Гости покинули дом Зорге в шесть часов утра. Рихард вышел проводить их во двор, но Кречмер придержал его рукой и жалеючи произнес:
— Дождь ведь… Чего зря мокнуть? Возвращайтесь. Спасибо за общение, вечер был великолепный.
Поежившись невольно от частой холодной капели, попавшей за воротник, Зорге согласно наклонил голову и, пожав всем руки, вернулся в дом.
Ничего подозрительного в крохотной, почти игрушечной улочке, где располагался арендуемый им дом, Зорге не заметил. Если тут и были полицейские, о которых его предупредил велосипедист, то они обладали способностью становиться невидимыми, неслышимыми, совершенно бестелесными. Зорге вздохнул и закрыл на замок дверь.
Он успел снять с себя только пиджак с рубашкой и натянуть на плечи полосатую шелковую пижаму, как внизу хрипло затренькал старый электрический звонок.
«Кого это еще нелегкая принесла? — недовольно подумал Зорге. — Наверное, вернулся Кречмер, забыл что-нибудь… Он всегда все забывает».
Не меняя пижамы на пиджак, Зорге спустился вниз, открыл дверь.
В сереющем предутреннем сумраке не сразу узнал человека, который звонил, а когда узнал, то невольно бросил взгляд вниз, на его обувь. Это был Аояма, офицер из «кемпетай». На ногах у него красовались туфли, которые ему подарил Рихард. Зорге мрачно усмехнулся.
За Аоямой стоял еще один человек, чье лицо также было знакомо — начальник отдела Сайто, улыбчивый юркий японец с настороженным взглядом. Зорге пожал руки непрошеным гостям, проговорил спокойно:
— Проходите в дом.
— С добрым утром, — произнес Сайто запоздало, Зорге посторонился, освобождая ему место для прохода.
В это время из дождя материализовался еще один полицейский, сотрудник местного отделения, который вел наружное наблюдение за домом Рихарда и продрог до костей; по-лягушачьи прыгая по каменной дорожке, он подскакал к Рихарду и ухватил его за плечо мокрой рукой:
— Держите его! Хватайте скорее! — просипел он, стуча зубами от холода, встряхнулся, будто ворона, сбрасывая с себя морось, клацнул челюстями; Зорге попробовал отстраниться от него, но не тут-то было — полицейский оказался человеком цепким.
Во дворе тем временем появился прокурор Иосикава и, недобро бледнея круглым, каким-то металлическим лицом — ну будто его физиономия была отлита из свинца, — произнес на плохом немецком языке:
— Вы арестованы!
В ответ не прозвучало ни слова — Зорге молчал. В дом протиснулся Аояма, движения его сделались суетливыми, учащенными.
— А где пальто? Где его пальто? — голос у Аоямы был таким же, как и движения, чересчур торопливым, слова слиплись в комок.
Зорге продолжал молчать. Аояма понял, что арестованный ничего не скажет, заглянул в небольшой гардероб, стоявший в прихожей, там пальто Зорге не обнаружил, тогда он почти на крыльях перелетел на кухню, не нашел пальто и там, и завсплескивал руками, будто птица, затем, приложив ко лбу палец — вспомнил что-то, — бегом понесся наверх. Пальто Рихарда он нашел в кабинете, оно лежало в кресле.
Аояма проворно подхватил пальто, накинул его Рихарду на плечи, и Зорге повели в полицейский участок.
Внутри у Рихарда все онемело, он почти ничего не чувствовал, даже не осознавал, что с ним происходит, временами ему вообще казалось, что он пребывает во сне. Но это был не сон.
По-прежнему шел дождь, сшибал с деревьев красные и желтые листья, вызывал нытье на зубах, пористая земля промокла насквозь и уже не принимала воду, все поры были забиты, — под ногами хлюпала, чавкала, тонкими холодными струями летела в разные стороны жидкая грязь, темное рыжеватое небо прогнулось недоброй дугой, стылая влага сочилась из него, не переставая, кусты также насквозь пропитались водой.
Когда Рихарда привели в полицейский участок, прокурор Иосикава уже находился там — поспешил опередить всех, занял кабинет начальника участка.
Начался допрос — первый из многих десятков, сотен допросов, которые были учинены Рихарду Зорге.
Самую последнюю радиограмму, дополнительную, сообщающую о том, что группа ложится на дно, Макс Клаузен отправить не сумел, хотя и
