Валерий Поволяев
Зорге. Под знаком сакуры
Часть первая
ЖИЗНЬ НА ВУЛКАНЕ
До Токио Зорге добирался сложным путем, дальним, кружным — через Запад, а точнее, через Германию. Берлин за несколько последних лет изменился, конечно, сильно: Зорге, сойдя с поезда на перроне Силезского вокзала Шлезишербанхофф, первым делом обратил внимание, что вокзал не то чтобы выцвел или перекрасился — он стал темнее. И хотя каждая частица, каждая деталь блестели, основательно надраенные, вокзал производил мрачное, какое-то могильное впечатление.
Может быть, могильной мрачности ему добавляли длинные красные полотнища, которые ковровыми дорожками свешивались со стен здания вокзала, каждая дорожка была украшена белым кругом, в котором гнездилась черная свастика. Зорге вспомнил, что читал в какой-то книге: свастика — это символ жизни, бесконечного движения, вечности, придумана была когда-то умными индусами для добрых целей, но сейчас вот — оказалась в руках фашистов. И неизвестно еще, во что они превратят этот знак. Тьфу!
Бросив пыльник — дорогой летний плащ, себе на плечо, Зорге подхватил свой саквояж — добротный кожаный баул, и вышел на привокзальную площадь.
Красных дорожек, висевших на стенах зданий, здесь было еще больше, все стреляли белыми бельмами, украшенными черными колючими зрачками-свастиками. Назойливость этих свастик, их количество вызывали невольный холод, впрочем, холод вскоре прошел и сменился раздражением.
Зорге подавил в себе и раздражение — самое лучшее находиться в спокойном, просчитанном до мелочей состоянии, почти заторможенном, тогда можно управлять собою, как неким механизмом, — ну будто автомобилем (Зорге усмехнулся и вспомнил Чана Кайши, великого китайского автомобилиста, и свою деятельность в клубе, руководимом им), скосил взгляд на диск солнца, возникший в прорехе между облаками, улыбнулся неожиданно беззаботно. Вот жизнь — все время приходится с кем-то воевать, если не с фашистами, то с монархистами, либо с тенями их, с поборниками исламизма, вознамерившимися покорить весь мир, или же с кем-нибудь еще.
До поездки в Китай Зорге, например, не знал совершенно, даже не подозревал, что треть этой великой страны — мусульмане, считал китайцев буддистами (из-за близости к Тибету и Индии, конечно же) и был неправ.
Китай — страна загадочная. Впрочем, Европа — штукенция еще более загадочная, хотя стара, как Древний мир с его могучими зверями, — впрочем, звери эти давным-давно изучены детально — от носа до копчика и обратно, каждая косточка обсосана, саблезубым тигром или звероящером ныне не удивишь даже деревенского пастуха, насквозь пропахшего овечьей мочой.
По-барски щелкнув пальцами, Зорге подозвал к себе такси, — вести себя в этом мире надо именно по-барски, надменно, и только так, другую манеру поведения фашисты вряд ли примут, а если примут, то не поймут.
Таксист поспешно подъехал к Рихарду и выскочил из машины, чтобы открыть багажник.
— Не надо, — остановил его Зорге, — у меня нет с собой багажа. А это, — он приподнял легкий саквояж, — не багаж. Простой баул.
Баул он поставил на заднее сиденье, сверху пристроил пыльник, сам сел рядом с водителем.
— Давайте-ка на Унтер-ден-Линден, — сказал он. Водитель ему не понравился: лощеный, похожий на обер-фельдфебеля Миллера, столь памятного по фронту, с такой же наглой физиономией, украшенной усиками, с тусклым оловянным значком (фашистским, естественно), пришпиленным к форменной куртке.
Унтер-ден-Линден — Улица под липами — считалась украшением Берлина, и это было справедливо, — красивее Унтер-ден-Линден в Берлине не было ничего, может быть, только площадь около рейхстага, да и то вряд ли, — ни одна улица, ни одна площадь не могли соревноваться с ней. Здесь же находились самые дорогие отели и самые модные магазины.
Отель для Зорге был заказан. Едва он разместился в номере, как раздался телефонный звонок. Звонила женщина. Разговор был короткий. Ясно было, что дама ошиблась номером, но и нескольких коротких фраз было достаточно, чтобы узнать, куда Зорге должен был явиться завтра в двенадцать часов дня… Женщина, мило извинившись — с кем не бывает, все мы хоть раз в жизни ошибаемся, — повесила трубку. Зорге открыл окно.
Воздух здесь, на Унтер-ден-Линден, действительно пахнул липовым цветом — тягучим, сладким, кружащим голову; на каштанах, которых также было много на этой улице, кое-где слабым сиреневым светом горели высокие прямые свечки — цветы, их было мало, но запах их добавлял в густой, студенисто подрагивающий воздух свое — неповторимую горчину, которую Зорге любил. Он вообще любил берлинские каштаны. Особенно в пору цветения. Впрочем, он не был оригинален.
На столе лежала газета — единственная в номере, больше газет не было — «Ангрифф». На первой полосе был помещен портрет Гитлера: канцлер встречается с немецкими промышленниками. Текст почти ничего не говорил: сухие бесстрастные строки — этакая словесная маскировка, шелуха, прикрывающая содержание разговора. Впрочем, прикрывала шелуха разговор очень надежно. Рихард многое бы дал, чтобы узнать, о чем конкретно шла речь на этой встрече.
«Ангрифф» — газета нацистская, все события рассматривала только с одного угла обзора — Адольфа Гитлера, и если что-то оказывалось не так, корректировала эти события. В общем, делала все, чтобы Адольф пришел к власти. И он пришел: на выборах в марте тридцать третьего года набрал семнадцать миллионов голосов. Каким образом набрал, какими средствами — об этом говорили мало (а ведь и подлоги имели место, и мордобой, и угрозы, и даже убийства — по части беспредела коричневые рубашки Адольфа не знали себе равных; правда, об этом больше молчали, чем говорили). Ближайшие соперники Гитлера коммунисты набрали в три раза меньше голосов, заняли в рейхстаге довольно прочное положение, но буквально через пару недель депутаты от компартии были арестованы, несмотря на пресловутую депутатскую неприкосновенность, которая действительно оказалась пресловутой, точнее — липовой, а их мандаты были демонстративно разорваны. Германия даже вздрогнула от неожиданности. Но к выходкам Гитлера привыкла быстро.
Тем более что он пообещал немцам сытую жизнь.
— Для того чтобы выполнить это обещание, мне надо развязать руки, — сказал Гитлер на одном из обедов в том же промозглом марте тридцать третьего года, поднял бокал с шампанским и предложил за это выпить.
Присутствующие, всё понимая и поглядывая на Гитлера с любовью, выпили. Двадцать третьего марта рейхстаг принял закон о наделении Адольфа чрезвычайными полномочиями.
В общем, с того все и началось…
Впрочем, берлинцы не очень-то верили будущему фюреру — им был хорошо ведом дух баррикад.
Побрившись и освежившись хорошим французским одеколоном, сменив костюм, Зорге вышел на улицу. Первым делом купил в киоске несколько изданий — с «Ангриффом» все было понятно, эту
