я. – Как вы так быстро меня вычислили? А, я понял. Конечно, вам позвонила диспетчерша. Простите, я забыл ваше имя-отчество. Богдан..?
– Ну что же, обойдемся без церемоний, – помедлив, сказал он. – Дмитрий, я призываю вас сдаться. Я помогу своему сыну, чем смогу, и вам двоим тоже постараюсь добиться смягчения статьи, хотя, конечно, обвинение выдвинуто серьезное.
– Да? Какое?
– Ну как же. Статья 126, часть вторая… Похищение заведомо несовершеннолетнего лица.
– Слышишь, ЧП? – сказал я. – Нам говорят, что мы похитили Малыша. А сейчас он, надо думать, спасен?
– Вам ведь всё равно не скрыться, даже если вы уехали, – сказал полковник Григоренко. – По такому обвинению вас выдадут.
– Серьезно работаете, товарищ полковник, – сказал я. – Ну приходите. Я под вашими окнами сижу. У камушка.
– А… Герман? – помедлив, спросил он.
– Рыжий во Фриланде, – сказал я. – Морган тоже. Вы до них не доберетесь. Но Вуулу нужен я. Так что приходите. Поощрение получите, опять же. Только предупредите своих людей, что со мной собака. Это будет важно для… следствия.
– Но это… правда?
– Что именно? Фриланд? Собака? То, что я сижу у камушка?
– Нет, – сказал он, и его голос дрогнул. – Похищение... Зачем ему это? Чего ему не хватало?
– Я думаю, Рыжему всегда не хватало правды, – сказал я. – И надежды. В Лабиринте всё это и так в большом дефиците, а вы еще и специально поляну щелоком уже сотню лет поливаете, и конца-краю этому не видно. Но по поводу киднепинга и так далее – нет, это неправда. Хотите верьте, хотите нет. Это сейчас Малыш похищен, и его нужно спасать. Не завидую я вам, между прочим: снова в таких вещах быть соучастником. Ведь дураков в вашей организации на высокие должности не берут. Вы должны же хоть догадываться, кто такой Вуул.
Связь оборвалась.
– Вот и ладушки, – пробормотал я и встал. От серого здания ко мне бежали несколько человек в цивильных костюмах.
– Дмитрий Васильевич Печкин? – костюмы почему-то тормозили в нескольких шагах от меня.
– Он самый.
– Это ваша собака?
– Нет. Малыша. Да вы не бойтесь, он не кусается. – Я посмотрел на Пса с сомнением. – ЧП, они нас сейчас арестуют, ты не сопротивляйся, а то они тебя и пристрелить могут. Слышишь?
Пес приседал на задние лапы, в горле у него клокотало.
– Не сопротивляйся. Я найду тебя. Слышишь? – ЧП отчаянно взглянул на меня. – Я тебя найду, обещаю… Идите сюда, – сказал я ближайшему костюму и обхватил руками морду Пса. – Собака – важная улика в деле. Обращайтесь с ней бережно, пожалуйста. Вуул вас по головке не погладит, если с ней что-то случится.
На шее Пса вдруг оказался ошейник, а на моих руках – наручники.
В пустой комнате, перегороженной пополам решеткой (размышляя о том, что Морган снова оказался прав) я просидел на удивление долго. Почти два часа. Видимо, из-за меня спорили какие-то ведомства; но, по крайней мере, когда меня наконец вывели, далеко мне идти не пришлось. Этот кабинет оказался в том же здании. На допросную камеру он похож не был: огромный, но узкий и тесный, допотопная зеленая обивка столов, зеленые настольные лампы, стены обшиты деревянными панелями с черными вставками. Окна в глухих двойных деревянных рамах. У одного окна, глядя на улицу, стоит Вуул.
Вуул отворачивается от окна. Обходит стол и садится. Его ухоженное лицо задумчиво и немножко как будто удивленно. Побарабанив пальцами по столу, он спрашивает меня (без приветствий и предисловий):
– Ну то есть это правда? Нет, я этого ожидал, но... Ты правда отдашь мне сокровище в обмен на... одного ребенка? Да ты садись, – он делает усталый жест. – Чего стоять-то.
Он выглядит усталым, немного удивленным и даже растерянным. Человечным.
– А что, – спросил я, не двигаясь, – ты приволок меня сюда, чтобы отдать Малыша даром?
– Нет, но я не знаю, – Вуул расставил руки. – А если бы ты, скажем, убедился, что он здоров... – я закатил глаза, – что он находится в отличных условиях? В блестящих условиях! Что я не собираюсь его этих условий лишать, скорее наоборот? Что он находится у меня с согласия и полного одобрения родителей?
– Я тебе боюсь обивку попортить, – тихо сказал я, – но меня сейчас вытошнит. Ты сейчас показываешь мне Малыша. Я иду за эликсиром. Мы меняемся. Всё.
– Но я настаиваю! – вскрикнул Вуул, порывисто хлопнув ладонью по столу. – Чтобы не было никакого недопонимания! А то один у вас уже меня обвиняет в некорректном заключении сделки! Так что смотри, смотри!
Кто и когда включил этот экран, я не понял. Одна из черных панелей в стене оказалась плазменной. Кабинет, выходит, был не совсем уж допотопный.
Я вижу ролик.
Это рекламный ролик высшего учебного заведения. Я сразу узнал логотип – именно он был на том конверте: перевернутая буква «А», стилизованная до сходства с бычьей головой. Сделано всё очень стильно. При поддержке министерства образования и культуры... при поддержке фонда такого-то... службы такой-то... объединения сякого-то. Очень маленькие корпуса. Очень красивые аудитории. Это не реклама. Ролик сообщает: не вы
