Обороняющиеся ударились в слезы. Кое-кто тоненько заскулил. С полдюжины человек, бросив посты, позабыв об оружии, охваченные дрожью, съежились на полу, что было сил зажали ладонями уши.
– По местам! – рявкнул на них шериф Питкин.
Звук собственного голоса придал ему смелости, вселил в сердце кое-какую надежду. Быть может, если продержаться, выстоять до утра, солнечный свет принесет спасение?
Вновь выставив в окно ствол мушкета, шериф взял на мушку ближайшего из зверей – того самого громадного медведя – и выстрелил. В цель он попал, сомнений быть не могло: тут и захочешь, не промахнешься. Однако медведь, как ни в чем не бывало, шел дальше. Другие защитники дома собраний тоже открыли огонь, но ни один из зверей не упал и даже не замедлил шаг.
Вогнав в ствол новый патрон, шериф выстрелил еще раз… с тем же успехом.
Звери пустились в галоп, помчались каруселью вокруг дома собраний, и тут шериф разглядел, что их копыта и лапы не касаются земли, что звери не бегут, не скачут – летят. Стрелки со всей быстротой, на какую были способны, выпускали по ним залп за залпом, дом собраний окутался дымом так, что в пяти шагах ничего не разглядеть, со всех сторон неслись вопли и стоны мужчин, женщин, детей.
В одно из окон, рыча, скаля зубы, брызжа из пасти слюной пополам с ошметками истлевшей плоти, влетел медведь. Грохот выстрела – и пуля, прошившая зверя насквозь, не причинив ему никакого вреда, ударила в грудь Гуди Диббл. Только тут шериф и догадался, что эти твари бесплотны, что перед ним всего-навсего привидения.
Звучно шлепнувшись задом об пол, Гуди изумленно уставилась на изрядной величины дыру в под ключицей. На губах ее пузырилась кровавая пена.
Услышав, как что-то с глухим стуком упало на крышу, шериф потянулся за новым патроном, но обнаружил, что зарядов у него, как и у большинства защищающихся, не осталось.
– Горим! – крикнул кто-то.
Оглядевшись, шериф понял, что густо клубящийся в зале дым – не просто дым сгоревшего пороха: западная стена дома собраний занималась огнем. Вот тут крик поднялся всерьез. Охваченные паникой, саттонцы бросились к парадным дверям, наткнулись на ими же сооруженную баррикаду, однако упорно лезли, лезли вперед, сгрудились у выхода кучей, а сзади напирали менее расторопные. В довершение всех прочих бед, огонь охватил и заднюю стену дома собраний. Зал тут же наполнился едким, удушливым черным дымом. Теперь путем к бегству могла послужить лишь пара окон с шерифовой стороны.
– Сюда! – закричал шериф. – Сюда, живо!
Высаживая прикладом мушкета оставшиеся в рамах стекла, он снова увидел Дьявола: зверь, выдергивая из земли факелы, которые Питкин сам же велел расставить вокруг дома собраний, один за другим швырял их на крышу. При виде этой картины похолодевший от ужаса шериф понял, в чем заключался подвох: пока оборонявшиеся палили по призракам, зверь преспокойно подпалил дом собраний, по меньшей мере, с двух сторон.
Дым в зале сгустился настолько, что ничего вокруг не разглядеть, да и дышать становилось все тяжелее. Призрачные твари, с воем кружившие по двору, тоже спокойствию и порядку отнюдь не способствовали.
К окну, перемазанная копотью, полуослепшая от едкого дыма и слез, подползла Дорти Додд. Шериф принялся помогать ей выбраться, но тут к окну, подгоняемый пылающим со спины коутом, не разбирая дороги, устремился преподобный Смит. Прыгнув в окно, преподобный сослепу врезался в Дорти, и оба кубарем вывалились наружу. Оглушенные падением с порядочной высоты, опомнились они не сразу, а прежде чем хоть кто-то успел подняться, подоспевший к окну Дьявол взмахнул все тем же жутким томагавком и с треском размозжил обоим головы.
– Стой! Стой, будь ты проклят! – в бессильной злобе закричал шериф.
Отшвырнув бесполезный мушкет, он подхватил топор, оставленный кем-то возле окна, взобрался на подоконник, приготовился спрыгнуть вниз, и тут кто-то с разбегу толкнул его сзади. Не ожидавший подобного, шериф Питкин мешком рухнул на землю, вскрикнул от острой боли в ноге, невольно схватился за поврежденную щиколотку и принялся неистово протирать слезящиеся глаза. Дьявол возвышался прямо над ним, но смотрел вовсе не на него: взгляд зверя был устремлен на того, кто вывалился из окна следом.
– Так-так, – протянул зверь. – Ты у нас будешь Ансель, если не ошибаюсь?
Изо рта Анселя тянулись книзу нити вязкой, черной от сажи слюны. Согнувшись вдвое, он неудержимо закашлялся, заперхал, однако, услышав собственное имя, в ужасе поднял взгляд.
Крыша дома собраний с оглушительным грохотом провалилась внутрь, языки пламени в окружении облака искр взвились к самому небу, и шериф понял: из обреченного здания никому больше выбраться не суждено.
Дьявол неспешно окинул взглядом призрачных зверей, кружащих над пожарищем.
– Какое чудо, что к нам решили присоединиться прежние[6]… Любуйся, запоминай. Редкой красоты зрелище… да и увидишь такое нечасто.
Шериф Питкин поднялся на ноги. Стоять твердо с подвернутой щиколоткой стоило немалых трудов, однако он перехватил топор поудобнее и замер, не спуская с Дьявола глаз.
Рогатый демон взглянул на него. Как ни странно, во взгляде чудовища не обнаружилось ни коварства, ни ненависти, ни злобы – одна лишь печаль, неподдельная, беспросветная, всепоглощающая печаль.
– Кровь, кровь, кровь… и нет ей конца, – уныло изрек Дьявол и с маху ударил шерифа томагавком в висок.
Ухватив Анселя за шкирку, Самсон рывком поднял его на ноги. Ансель пронзительно заверещал, замахал руками, однако Самсон неумолимо поволок его прочь от пожарища, за пару дубов, швырнул наземь, и оба устремили взгляды в сторону горящего дома собраний (Самсон – поджидая других уцелевших, но больше спастись не удалось никому).
Над двором там и сям кружили несколько задержавшихся прежних. Мало-помалу их призрачные фигуры тускнели, песнь звучала все тише.
Из темноты, крадучись, выступили волки. Принюхавшись, учуяв свежую кровь, около полудюжины серых хищников рысцой подбежали к одному из мертвых тел и принялись за еду.
Ансель тихонько пополз прочь, однако негромкий утробный рык заставил его замереть на месте. Путь ему преградила волчица, вышедшая из зарослей и остановившаяся напротив, не сводя с Анселя холодного взгляда.
– Нет, Ансель, тебе уходить еще рано, – сказал Самсон и отошел к лежащей у корней дуба Абите.
Абита не шевелилась: ни жизни, ни волшебства Самсон в ней больше не чувствовал. Человек, которого она звала «преподобным», свернувшись клубком, дрожа, крепко зажмурившись, зажав ладонями уши, лежал с нею рядом. Самсон легонько толкнул его в бок. Человек поднял голову, с ужасом взглянул на Самсона, обвел взглядом призрачных зверей и пылающий дом собраний.
