антисоветский заговор, делая вид, что совсем не знает про военную цензуру. Его и всех адресатов, вполне естественно, повязали…
Эта тварь их специально подставила, а некоторые из них честных интеллигентов из себя строили. Идиоты. Делали вид, что никаких писем не получали, выгораживали его. Эти загремели всерьёз и надолго. Сам же Александр Исаевич отделался, по сути, лёгким испугом и, представьте себе, в местах заключения отбывал, будучи… сексотом! «Честные» не выдали сдавшего их сексота! Какая ирония. Он, будучи в заключении, раком заболел. Тут бы и конец истории, да его наши врачи в лагерной больнице прооперировали и вылечили! И что? Слинял на Запад, накатал лживую похабщину «Архипелаг ГУЛАГ» про ужасы советских застенок — хороши ужасы, когда в этих «застенках» даже таких подонков от смертельной болезни излечивали. Мало того, он потом в ихнем американском сенате выступал, призывал по СССР, «оплоту тоталитаризма», превентивно ядерный удар нанести. Какова сволочь, а?
В сорок седьмом году он обитал в одной из шарашек в Москве, а я, тогда лейтенант госбезопасности, приехал с западной Украины и, не поверите, в качестве арестованного сутки провёл с Солженицыным в одной камере.
Даниил Матвеевич сделал паузу, разлил коньяк по рюмкам, поднял свою, отсалютовал ей, без слов опрокинул, закусив долькой лимона, и с молчаливого согласия собеседников продолжил…
Глава 3. Сентябрь 1947 года, Москва
Перрон Киевского вокзала в Москве почти обезлюдел. Недавно прибывший пассажирский поезд «Киев — Москва» опустел, большинство пассажиров и встречающих уже разошлись. Трудяга «Сушка»* в голове поезда устало выпустил в стороны лишний пар, собираясь остаться здесь на непродолжительную стоянку.
—————
* «Сушка» — пассажирский паровоз серии СУ (сормовский усиленный).
—————
Рядом с открытой дверью одного из вагонов стоял Данька в новенькой повседневной форме лейтенанта госбезопасности. Свежепошитый по фигуре мундир, практически не ношенные тщательно начищенные хромовые сапоги и юный вид двадцатилетнего молодого человека могли подтолкнуть к мысли, что перед нами свежеиспеченный выпускник Высшей школы НКВД. Но внимательный взгляд мог заметить планку с боевыми наградами на левой стороне груди и справа нашивку красного цвета за лёгкое ранение. «Когда успел? Больно молод, а война уж два года как закончилась», — вероятно как-то так могли подумать некоторые встречные, глядя на Данилу.
Вокруг стояла та самая тишина, которая может быть только в большом городе. Издалека доносился лёгкий равномерный фоновый шум Москвы, неподалеку ворковали голуби. С соседнего перрона слышен размеренный звук метлы. Поднятая ей пыль весело поблескивала в косых лучах утреннего солнца, пробивавшихся через остекление здания.
Данька, задрав голову, с интересом рассматривал огромный свод, лежащий на множестве ажурных металлических арок. Он отвлеченно неспешно размышлял, к какому же архитектурному стилю может принадлежать такая конструкция. То ли конструктивизм, то ли модернизм, а, может, что-то третье?
Прибыл пассажирский поезд. Киевский вокзал в Москве, 1948 г.
Отчетливо, но негромко донеслось знакомое вступление оркестра и слова песни:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля…
https://youtu.be/QkW8H6b6-EE?si=TsEO7Ayls9DwFeiS
Свод над перроном, отражая звук, создавал легкое эхо и объем, вызывая иллюзию звучания со всех сторон. Данька огляделся и определил, что песня слышится через проем выхода и из репродуктора с дальнего конца перрона. Еще один репродуктор висел на стальной арке рядом, но он молчал. Причина молчания была очевидна — на арку залез электромонтажник и ковырялся в проводах.
Данька оглянулся. В окно вагона выглядывала ошалелая физиономия впервые попавшего в большой город юноши и разглядывавшего интерьер вокзала. Впрочем, я слегка приврал, юноша уже побывал в Киеве, так что большой город ему не в новинку, но чтобы целый поезд заезжал внутрь огромного здания — такое по первой впечатлит кого угодно, особенно паренька, впервые за свою жизнь покинувшего родное Прикарпатье.
Данька ухмыльнулся и в который раз посмотрел в сторону входа на перрон. Там как раз появились и шли в его сторону два офицера МГБ. Когда они приблизились, Данька первым приложил руку к козырьку. Капитан и сопровождавший его лейтенант ответили. Капитан внимательно осмотрел Данилу, удовлетворенно кивнул и негромко сказал:
— Милости просим. Вас не укачало?
— Мы ехали стоя, — ответил Данька отзывом на сообщенный ему в киевском управлении МГБ пароль.
Капитан протянул руку, Данила ответил на рукопожатие.
— Капитан Нечаев, — представился тот. — Вы — Данила?
— Так точно, лейте…
— Данила, этого достаточно. Ваш подопечный?..
— Вон, в окне маячит.
— Пусть выходит, будем выдвигаться на Дзержинского.
Данила махнул рукой наблюдавшему в оно парню. Тот через несколько секунд появился в проёме выхода из вагона. В новой солдатской гимнастерке без погон, в галифе и кирзовых сапогах. В руках держал два вещмешка. Данька протянул руку:
— Давай.
— Да я понесу…
— Свой сам понесу. Я не барин, ты не слуга. Понял?
— Понял, — ответил парень и протянул один вещмешок.
— Это все вещи? Тогда пошли, не барин, — усмехнулся Нечаев.
Монтер на арке, ставший невольным свидетелем встречи трёх офицеров в фуражках с васильковой тульей и малиновым околышем — нерядовое событие, — проводил удаляющуюся группу взглядом, захлопнул отвисшую челюсть и вернулся к своим проводам.
На стоянке возле вокзала ожидал автомобиль с водителем сержантом. Нечаев посмотрел на парня в гимнастёрке, махнул рукой в сторону передней двери и сказал:
— Боец, садись вперед — на город посмотришь. Виталя, — обратился он к закончившему перекур водителю и как раз садившемуся за руль, — а ты не гони, пусть парень на столицу полюбуется.
Вырулив с привокзальной площади, пересекли Москва-реку по Бородинскому мосту и направились в сторону центра. Ехали неспеша и через пятнадцать минут были на месте. После оформления в бюро пропусков Нечаев посмотрел на приехавших:
— Ну, что ж, братцы. На этом ваши пути расходятся. Прощайтесь.
Данила протянул руку парню и, задержав в крепком рукопожатии кисть товарища, сказал:
— Давай, Марьян, не поминай лихом. Учись так, чтобы мне за тебя стыдно не было — я ручался!
На слове «учись» капитан заметил промелькнувшую в глазах юноши боль. И это не досада нежелающего учиться молодого человека, а именно боль, связанная с какими-то жизненными обстоятельствами.
— Спасибо, я постараюсь, — было видно, что слов в голове парня много, да новая обстановка и незнакомые люди не располагают.
— Ну что ж, Данила, — прервал паузу Нечаев, — тебя товарищ лейтенант проводит до нужного кабинета, а ты, боец, отныне поступаешь в мое распоряжение. Будем тебя оформлять и обустраивать. За мной!
Данила, посмотрев вслед удаляющимся по коридору Марьяну и Нечаеву, направился за уходящим в противоположную сторону лейтенантом. После нескольких коридоров
