Он смерил платок взглядом, взвесил в ладони и сунул его обратно в карман. Потом он пристально поглядел на Алергуша, на его белую рубаху, выбившуюся из брюк. Он удовлетворённо покачал головой: нашёл то, что искал.
— Чего тебе надо, а?
— Парашют!
— Ха-а-а! Парашют!
— Ну, а как же, голова ты садовая: коль есть парашютист, должен быть и парашют.
Парашютист — это котёнок. Парашют — белая рубаха Алергуша.
— Не хочу я! Упадёт — и котёнок убьётся!
— Не упадёт! Не упадёт! Давай снимай рубаху.
Кирикэ вытащил из того же кармана, в который только что опустил платок брата, моток шпагата. Алергуш глядел, как Кирикэ привязал рубаху к ранцу шпагатом. Котёнок больше не мяукал. Кажется, он свыкся с новым положением.
— Внимание! Начинается высадка десанта! Парашютисту приготовиться к прыжку!
«Мяу! Мяу!» — протестует котёнок, в то время как Кирикэ управляет приземлением парашюта, осторожно распуская шпагат.
— Ура-а-а! — вопит Алергуш во всё горло, уставившись на белую рубаху, которая раздулась на ветру.
Ранец был кабиной, где сидит отважный парашютист. Вот она благополучно приземлилась…
— Браво отважному парашютисту! Пусть растёт ушастым!
Но недолгой была радость от этого прыжка. Надо повторить прыжок, но ребятам совсем неохота спускаться с вышки и потом снова взбираться в гору. Ведь до чего просто, имея самую малость воображения, превратить парашют в ракету! И котёнок-парашютист мигом возведён в ранг космонавта. Он в ракете, готовой к старту.
— Внимание! Запуск!
Э-ге-ге! Парашютист, кажется, прибавил в весе на радостях оттого, что стал космонавтом. Кирикэ тянет шпагат. Тянет Алергуш. Тянут оба изо всех сил, и вот космический корабль приближается к месту назначения…
— Уф-ф-ф! Наконец-то! Мягкая посадка прошла успешно. Ну, а теперь поглядим, как себя космонавт чувствует… Приоткрой-ка малость ракету, чтоб видно было, — просит Алергуш.
— А если не открывается!
— Как это не открывается? Дай-ка сюда, я сам открою!
— Да как же откроется, если она обмотана шпагатом?
— Постой-ка, здесь узел!
— Осторожно, а то ещё крепче затянешь!
Наконец космический корабль поддался.
— Ой, он там, случайно, не задохнулся?
— Откуда? Не видишь, что ли? Он здесь законно устроился…
Котёнок был жив-живёхонек и даже не желал выходить из своей кабины. Алергуш сунул руку, чтобы погладить парашютиста-космонавта, но лучше было не делать этого. Парашютист-космонавт мигом вцепился в неё когтями. Кирикэ стал помогать другу, и тут кот повис на его куртке. Так они и спустились вниз: Алергуш с мотком шпагата и ранцем, котёнок — повиснув у Кирикэ на груди.
Но едва Кирикэ коснулся ногой земли, котёнок вьюном прыгнул и исчез в сосновой зелени…
— Это ты его упустил! Теперь не будет у меня котёнка… — хныкал Алергуш.
А Кирикэ вместо ответа щёлкнул его по носу.
Алергуш страшно разобиделся. Он повернулся спиной к приятелю и стал собирать книжки и тетрадки, рассыпанные по земле. Сперва сложил тетрадки. Складывал он нарочно медленно, чтобы Кирикэ понял, что вёл он себя как настоящий грубиян. Алергуш, правда, ещё не видел настоящего грубияна, но слышал это слово от бабушки, и оно почему-то очень пришлось ему по душе.
Алергуш и в самом деле рассердился. Правда, не очень-то, а больше хотел казаться осерчавшим. Потому он так медлил, собирая тетради.
— И чего ты там копаешься? — не вытерпел Кирикэ. — Потерял чего, что ли?
Теперь сердился Кирикэ. Но, увидев побледневшее лицо друга, Кирикэ перепугался: не свело ли Алергушу живот от голода? Или, может, ему не по себе от сырых яиц? И зачем было глотать столько яиц? Он присел возле Алергуша и расслышал невнятное и однотонное бормотание:
— О-ой… дневник… мой дневни-ик!..
— Какой дневник, растяпа? — сердито потряс его Кирикэ.
Но Алергуш грыз ногти и продолжал стонать:
— Дневни-ик… мой дневни-и-ик!..
— Да опомнись же ты наконец! Сам ведь сказал на уроке, что забыл дневник дома. Не так, что ли?
— Ничего я не забывал дома… — сознался Алергуш. — Я его позабыл в классе!..
— Да как же ты мог его забыть в классе, если ты его дома забыл?!
— Это я только так сказал, потому что не хотел дневник подавать!.. Я его под портфелем в парте спрятал. А потом забыл про него…
— Хм-м-м… — озабоченно проворчал Кирикэ.
— Значит, дежурный нашёл его и отдаст… отдаст Вере Матвеевне.
Кирикэ слушал, нахмурившись: другу грозила беда. Это он понимал прекрасно. Дело дрянь! Не хотел бы он очутиться сейчас на месте Алергуша…
А может, из-за репетиции дежурные ещё не убирали в классе? Тогда выходит, не всё ещё потеряно!.. Но Алергушу нельзя возвращаться в школу. Он ведь сбежал с репетиции!..
Кирикэ сосредоточенно размышлял. При виде такой глубокой задумчивости у Алергуша вроде бы малость отлегло от сердца.
— Ну, хватит тебе хныкать! — принялся успокаивать его Кирикэ.
Он ведь умел не только ругать. Такой уж у Кирикэ характер: он редко принимает решения, которые по вкусу другим, и почти всегда принимает такие, которые по душе ему самому.
Сейчас он чувствует ужасный голод. Как хочется поскорее очутиться дома, а этому Алергушу буркнуть: «Что поделаешь, если ты растяпа. Теперь выпутывайся сам. Пошли, а то я помираю с голоду, так что тебя не вижу!» И мог бы ещё добавить своё излюбленное изречение, позаимствованное неведомо откуда: «Теперь будь что будет!»
Но почему-то он замешкался с этой премудростью и промолчал. И даже не взглянул на Алергуша.
Как хорошо начался этот день, а гляди-ка: до чего скверно заканчивался!
Кирикэ рванулся с места. Алергуш не вернул его, но и не помчался следом. Неожиданно Кирикэ шагнул в сторону и остановился, почесал переносицу, потёр подбородок. Будто на него чесотка напала. Он почесался и попрыгал на одной ноге, потом на другой. Решение пришло неожиданно. Точно так же внезапно приходит порой решение заковыристой задачки, над которой бился невесть сколько времени. Решение пришлось ему по душе, и оставалось только его исполнить.
