профессуры, основанный постановлением СНК РСФСР от 11 февраля 1921 г. с целью создать приток в высшие учебные заведения рабоче-крестьянской молодежи, одновременно ограничив численность выходцев из буржуазных слоев. Первоначально он имел три отделения: экономики, истории и философии, затем их число увеличилось. В 1929 г. ИКП был разделен на самостоятельные институты: исторический, историко-партийный, экономический, философский и естествознания.
ИКП подготавливал обществоведов, преподавателей и научных работников, идеологов и партийных пропагандистов, хозяйственных руководителей. В 1930 г. 79,8 % сотрудников научных организаций были аспирантами и слушателями ИКП. При этом три четверти профессорско-преподавательского состава были моложе 45 лет. Работа этой «кузницы кадров» была направлена на создание «критической массы» студенчества и ученых, первичной характеристикой которых было бы пролетарское или крестьянское происхождение. Обладание знаниями, способностями, научная одаренность отступали перед классовой принадлежностью. Государство стремилось как можно скорее заполнить все социальные ниши «своими», преданными новой власти людьми.
Иван Бездомный проходит в романе путь, обратный пути мастера: если последний был историком и отказался от профессии во имя писательства, утратив при этом имя, то Иван, побывав в поэтах, стал историком и вернул свое настоящее имя — Иван Николаевич Понырев. Однако и его поведение, и общественный статус, явленные в эпилоге, свидетельствуют о том, что из душевного потрясения, вызванного событиями на Патриарших прудах, он выбрался с тем результатом, который предсказывал врач в шестой редакции МиМ: «Если выкарабкается, возможно, с дефектом» (562-7-8-84 об.).
Архетипически путь Ивана представляет сюжет тайного посвящения: профан, осознавший свою греховность, прошедший через утрату социального статуса и уединение, впавший в смятение и уныние и нашедший выход — начало нового пути — благодаря учителю, мастеру. Однако ученик, получивший благословение мастера на продолжение романа о Пилате, но лишенный духовного наставничества, в дальнейшем ведет себя как человек, которому открылась лишь часть истины. Поэтому, словно очутившись в заколдованном круге, каждое полнолуние, в годовщину памятных ему событий на Патриарших прудах, он вновь «болен», и цикличность этой болезни оставляет его среди персонажей московского мира. Об этом свидетельствует и его профессорский чин, да еще в области истории в сталинской Москве 1930-х гг., когда погиб весь цвет исторической науки. Сдержав клятву, Иван Понырев не пишет стихов, но едва ли, лишенный памяти, он способен завершить роман.
С другой стороны, подверженность лунной ворожбе делает его все же причастным к миру его учителя, мастера.
Подобное разнонаправленное кодирование ситуации оказывается благоприятной почвой для расширения интерпретационной зоны эпилога романа и МиМ в целом.
ампула с жидкостью густого чайного цвета —
по всей вероятности, в ампуле находится наркотическое вещество из разряда опиатов. Словарь Брокгауза и Ефрона описывает опий как препарат буро-красного или коричневого цвета. То, что через некоторое время после укола Иван Николаевич спит «со счастливым лицом» (5, 384), соответствует эйфории при т. н. опийном опьянении, характерным признаком которой служит «необыкновенная радость».
Наркомания, как мучительная и не совместимая с нормальной жизнью болезнь, отразившаяся в творчестве Булгакова («Морфий», «Китайская история», «Зойкина квартира»), была знакома ему не только как врачу. Заведуя в 1916 г. Никольской земской больницей, Булгаков сделал себе прививку против дифтерита, а когда в результате ее действия испытал мучительные боли и зуд, попросил впрыснуть ему морфий. По словам первой жены писателя, Т.Н. Лаппа, от морфинизма Булгаков отошел только в 1918 г., вернувшись в Киев. Не лечился, прекратил употреблять наркотики усилием воли: «Он знал, что это неизлечимо. Вот так это постепенно, постепенно и прошло» (Паршин 1991: 57).
будит же ученого <…> в ночь полнолуния одно и то же —
сон, который видит Иван после встречи с мастером, по сути, повторяет тот, что приснился ему в клинике, — казнь Иешуа Га-Ноцри. В день весеннего полнолуния Иван Николаевич Понырев бесконечно воспроизводит не только один и тот же маршрут, но видит и один и тот же сон. Эта деталь становится знаком его статуса «недосостоявшегося» ученика мастера и косвенным указанием на то, что написать продолжение романа мастера он не в состоянии.
В эзотерическом контексте немаловажно и то, что это сон повторяющийся, свидетельствующий о «лейтмотиве» жизни личности (Фромм) и снящийся в одно и то же время, в полнолуние.
Завершая мотив вещих снов, сон Ивана связывает воедино все сюжетные линии романа, поскольку включает в свое пространство героев обеих сюжетных линий и завершение их судеб. Собственно «вещая» часть сна (ряд новых нюансов темы возникает благодаря мотиву медицинского вмешательства), начинающаяся с уже известного читателю момента, когда мастер отпускает Пилата на свободу, приносит Бездомному успокоение. Содержание этой части — события, которые находят в романе троекратное повторение, — известно нам и из сна прокуратора в ночь на 15 нисана: это посмертная судьба прощенного Пилата, восходящего по лунному лучу вместе с Иешуа. Финальная часть сна свидетельствует о том, что Бездомный испытывает «притяжение верхней бездны трансцендентного» (Бердяев) и видит иную реальность, равно как и «высший план» чужой посмертной судьбы. Эта часть сновидения подчеркивает его синтезирующий характер и представляет нам мастера и Маргариту в инобытийном лунном пространстве, в движении к ночному светилу («лунный путь вскипает, из него начинает хлестать лунная река и разливается во все стороны. Луна властвует и играет, луна танцует и шалит» — 5, 383).
Подспудно вырисовывается и второй важнейший смысловой план: Иван внимает урокам нового учителя на подсознательном уровне, лишь в моменты вмешательства «весеннего праздничного полнолуния», с которым он «не может справиться». Только тогда понятны герою откровения его снов, остальное течение его жизни отмечено утратой памяти и погруженностью в московское бытие, в котором Понырев занимает вполне официальное положение.
После укола все меняется перед спящим —
мучимый Луной и не находящий покоя, Иван до укола видит во сне казнь Иешуа и Гестаса, а после укола — восхождение главных героев романа.
Сниженными двойниками Понтия Пилата и Бездомного, лишенными сна во время полнолуния, оказываются также причастные к событиям московского сюжета, но выведенные в комическом плане персонажи. Бенгальский, обретший «тягостную привычку каждую весну в полнолуние впадать в тревожное состояние» (5, 378), Николай Иванович, которого ежегодно в весеннее полнолуние на одном и том же месте, в саду готического особняка, видит Иван Бездомный — «в мечтательной позе, со взором, обращенным к луне» (5,382), и Никанор Босой, «который в компании только с полной луной, освещающей Садовую, напился до ужаса» (5, 379).
широкая лунная дорога —
как и пространство «лунного луча», соотносится с близкими образами различных традиций, которые связывают путешествие в иной мир с использованием цепи, веревки, нити — эквивалента мирового древа, соединяющего землю с небом и подразумевающего восхождение в высшие сферы бытия. Сюжетная линия и завершается восхождением по лунному лучу в локус Иешуа, высшую точку пространственного
