нас, мы его семья. Он приедет, увезет нас домой…
Потушив сигарету, уютно устроившись под шелковым одеялом, Циона мирно заснула.
Алма-ата
В пыльном коридоре назойливо жужжала муха. На щите, проржавевшими канцелярскими кнопками, прикрепили двухнедельной давности «Правду»:
– Торжественное открытие в Ленинграде памятника великому русскому поэту, Александру Сергеевичу Пушкину. Работники строящейся атомной станции встали на ударную трудовую вахту, в честь пленума ЦК КПСС. Встречи президента Хо Ши Мина с корейской молодежью. Трудящиеся СССР осуждают антисоветский роман Бориса Пастернака… – внизу страницы напечатали скромную заметку:
– О вступлении в действие советско-польского соглашения о репатриации из СССР лиц польской национальности… – приоткрылась обитая дерматином дверь, с черной табличкой:
– МВД Казахской ССР, Управление по городу Алма-Ата. Отдел виз и регистраций. Прием по вопросам выезда из СССР, репатриации, оформление документов иностранным гражданам.
Единственный посетитель устроился под тусклой лампочкой, уткнув прикрытую кепкой голову в потрепанную книжицу, в бумажной обложке. В темной бороде сверкала легкая седина, он мерно раскачивался. Из-под обвислого, явно купленного в комиссионке пиджака, торчали посеревшие нитки. Девушка, милиционер, из приемной начальника ОВИРа, поморщилась:
– Ходит, как на работу, второй год подряд. Как его сактировали, так и ходит, заявления подает, словно пишущая машинка… – в ОВИРе узнавали неловкий почерк посетителя, орфографические ошибки, усеивавшие текст, на русском языке. На левой руке у него не было двух пальцев:
– Отморозил на зоне, – в приемной наизусть выучили дело гражданина, – ему выписали двадцать пять лет, за бандитизм, осенью сорок пятого года… – судимость с просителя не сняли, но отсидел он всего десять лет:
– Инвалид третьей группы, его выпустили по туберкулезу…
Больным мужчина средних лет, правда, не выглядел:
– Все равно, он тунеядец, – хмыкнула девушка, – то есть на бумаге он грузчик, на рынке, но вряд ли он там появляется. Евреи не работают, а только торгуют… – после выхода на волю, гражданину влепили минус, запрещающий проживание в больших городах. В список входила и Алма-Ата. В его паспорте стоял штамп о временной, пригородной прописке:
– Вряд ли он туда ездит каждый день, – вспомнила девушка название поселка, – это час дороги. Значит, нарушает паспортный режим, рискует штрафом. Но пойти отыщи, где он ночует. У нас большой город… – на электроплитке уютно засвистел чайник. В ящике стола девушки пряталась булочка, купленная по дороге на работу, и бутерброд с копченой колбасой, приготовленный мамой. Там лежал и свежий номер нового журнала, «Юность».
Начальник ОВИРа пребывал на совещании, в министерстве, девушка ожидала спокойного рабочего дня. Как и все подразделения городской милиции, они получили ориентировку о розыске опасной воровки, некоей Елизаровой:
– Она же Генкина, рост примерно 160 сантиметров, телосложение хрупкое, блондинка, глаза голубые, при ней может находиться новорожденный ребенок… – с мутной фотографии смотрела угрюмая, ярко накрашенная девица:
– Здесь она не появится, – девушка зевнула, – ладно, выставлю еврея и пообедаю… – встрепенувшись, он поднял голову. Милиционер, неприязненно, сказала:
– Пройдите в приемную, гражданин Бергер. И снимите головной убор, здесь вам не синагога… – девушка часто проезжала на трамвае, мимо покосившегося, деревянного домишка, рядом с оградой еврейского участка кладбища:
– Там похоронили какого-то раввина, до войны. Тоже бывшего зэка, он у них считается вроде святого… – в приемной запахло «Беломором». Девица тряхнула крашеными, светлыми кудряшками:
– Ладно, на улице жара, все равно придется проветривать… – под кепкой Бергера пряталась черная шапочка, потертого бархата:
– Голова у него тоже в седине, а ему только тридцать пять… – сесть посетителю не предложили, – вообще он недурен собой, но у него морщины, как у старика, и нет половины зубов… – она вытащила на свет очередное, безграмотное заявление Бергера, с размашистой резолюцией, красными чернилами:
– Вам отказано… – милиционер подтолкнула бумагу, алым ногтем, – в связи с недостаточностью оснований, для выезда из СССР… – голос у Бергера был сильный, но глухой, надтреснутый:
– Я родился в Польше, – упрямо сказал он, – в моем деле все указано. В двадцать втором году, в Вильно… – девушка терпеливо отозвалась:
– В сороковом году вы проживали в Каунасе, то есть находились на территории буржуазной Литовской Республики, добровольно вошедшей в семью советских народов. Вы гражданин СССР, а вовсе не Польши. Никаких прав на репатриацию у вас не имеется… – она, со значением, взглянула на часы:
– У нас обед, гражданин. Забирайте заявление, всего хорошего… – Бергер сунул бумагу в карман пиджака. Нахлобучив картуз, он буркнул:
– Я еще приду, с заявлением в адрес Совета Министров СССР… – девушка отозвалась:
– Гражданин Бергер, ваше право, подавать любые жалобы, а наше, – она помолчала, – то есть право органов социалистической законности, проверить вашу прописку и место работы, на предмет нарушений… – дверь грохнула, в воздухе повисла пыль старой штукатурки:
– Пусть хоть в ООН пишет, – весело подумала девушка, – ответ он получит одинаковый… – заварив чай, повесив на дверь табличку: «Обед», она пошла мыть руки.
На улице Бергеру ударило в глаза полуденное солнце. Конец июня выдался раскаленным. Малый талит и рубашка, под пиджаком, промокли потом. Бергер помахал старику, устроившемуся на углу, со связкой плетеных авосек. Седобородый, пожилой человек, тоже в кепке, сунул ворох авосек в крепкую, домашнего пошива сумку:
– Три продал, – сказал он, на идиш, – ребецин порадуется. Как говорится, добродетельную жену, кто найдет, цена ее выше рубинов… – переходя на святой язык, старик говорил на уютный, певучий лад, – у меня пальцы давно не те… – узловатые пальцы взялись за сумку, – а она плетет авоськи, старается. Будем сегодня при лепешках, при чае… – старик, внимательно, взглянул на Бергера:
– Отказали, – вздохнул он, – я по лицу твоему вижу, Лейзер. Но, как говорится, поднимаю глаза мои ввысь, откуда мне придет помощь… – Бергер отобрал у него сумку:
– Помощь моя от Всевышнего, Создателя неба и земли. Деньги у меня есть, не волнуйтесь. Сегодня халтура подвернулась, мясо из колхозов привезли… – он взглянул на уличные часы:
– Пойдемте, реб Яаков, скоро минха. Не след, чтобы люди ждали миньяна… – бережно поддерживая старика, он зашагал к трамвайной остановке.
Раскаленное масло шипело в чугунном казане, установленном на лотке, с облупившейся надписью «Алма-Атинский горторг». Продавщица, казашка, в грязноватом белом халате и фартуке, бойко растягивала тесто, кидая его в казан, вылавливая мягкие лепешки.
Под сводами Никольского рынка метались голуби. На прилавках громоздилась алая клубника и светлая, с румяными боками, первая черешня. Старушки из пригородов, с плетеными корзинами, продавали пучки петрушки и укропа, крепкие огурцы. Из эмалированных мисок, прикрытых марлей, ароматно пахло рассолом.
В боковой закусочной, стекляшке, в жестяные миски накладывали порции обеденного бешбармака, с лапшой и картошкой. Продавцы забегали сюда со стаканами. Буфетчик, под стойкой, плескал своим людям порцию водки.
В колхозных рядах рубили мясо, накладывали в сетки домохозяек крупные яйца. Рядом с лотком, где жарили лепешки, устроился старичок, с брезентовым рюкзаком и парой бидонов. Рукописное объявление гласило: «Горный мед, настойка женьшеня, мумие». За спиной продавщицы висел щит: «Их разыскивает милиция». Третьего дня, среди мутных фотографий рецидивистов, появился свежий, четкий снимок:
– Гражданка Елизарова Ольга Владимировна, она же Генкина Фаина Исааковна, опасная воровка. На вид лет двадцати пяти, рост средний, волосы светлые… – базарные милиционеры выучили приметы Елизаровой наизусть. Прохаживающийся по рядам казах в форме, окинул взглядом шумную толпу:
– Никого похожего нет, одни старые рожи. Рынок в центре города, Елизарова сюда не отправится… – он лениво подумал, что надо шугануть старичка с медом:
– Всем известно, что пчел он кормит сахаром… – усмехнулся милиционер, – а мумие варганит из куриного помета. Но пусть стоит, дураков на свете много… – он подошел к лотку, старичок засуетился:
– Ничего, – добродушно сказал милиционер, – вы с разрешением на торговлю, у вас все в порядке… Кусая лепешку, казах добросовестно отвечал на расспросы продавщицы о родне. Женщина приходилась ему троюродной тетей:
– Жениться тебе надо, – весело сказала она, раскатывая тесто, – что за радость, в общежитии обретаться. Или ты сначала министром хочешь стать, – она подмигнула юноше, – этого долго надо
