короля уголовного мира… – Эйтингон покачал головой:
– Нет. Его светлость не знал, что Саломея ждет ребенка. Он понятия не имеет, где его сбежавшая жена. Он никак не мог послать сюда агента… – неудачные стечения обстоятельств, казалось, преследовали Наума Исааковича:
– Теперь избач мне откровенно намекает, что я могу покинуть остров в наручниках… – в салоне ЗИСа гудела система охлаждения воздуха. Серов принял от Эйтингона тощую папку с оперативными данными:
– Одно название, что данные… – Наум Исаакович изучал недовольное лицо начальства, – никто ничего не знает, никто ничего не видел, а медсестре Елизарова уперла шило в шею. Где она взяла шило… – Серов прервал молчание:
– Вы говорили с ней, то есть с Саломеей… – Наум Исаакович посетил палату после обеда. Он не на грош не верил в разыгранную девушкой истерику:
– Она ломает комедию, но зачем? Что ей от нас нужно… – Саломея потребовала разговора с Серовым:
– Хорошо, что не с Хрущевым, вкупе с Политбюро… – Наум Исаакович кивнул:
– Да. У нее есть важная информация, она обещала сообщить сведения лично вам… – Серов, раздраженно, распустил узел галстука. Избач прилетел на остров в штатском костюме:
– Молите Бога, в которого вы не верите, гражданин Эйтингон, чтобы информацией оказалось ее согласие написать весточку супругу. Иначе я не позавидую вашей дальнейшей судьбе… – по лицу Эйтингона Серов понимал, что тот думает о детях:
– Пусть думает дальше, – зло сказал себе генерал, – он их никогда в жизни не увидит. С его драгоценным Сашей он тоже перестанет переписываться. Подросток не должен подпасть под влияние подручных Берия… – на каменных ступенях больницы их встречал профессор Кардозо:
– Прошу вас, Иван Александрович, – врач изогнулся, – следуйте за мной, третий этаж… – Эйтингон хмыкнул:
– Избач его роста, а Кардозо, все равно, кланяется. Приучился у нацистских хозяев, двуличная тварь… – он поймал себя на привычной брезгливости:
– Хорошо, что профессор сошелся с Саломеей. На них обоих пробы негде ставить, они друг друга достойны… – в палате девушки пахло лавандой. Саломея, в атласном халате, восседала на подушках, прижав платок к набухшим слезами глазам. Завидев Кардозо, она сглотнула:
– Давид… товарищ Котов, товарищ генерал… – Серов, неловко, поклонился, – скажите, что мой мальчик жив, что он в безопасности, что его спасли… – Кардозо, аккуратно, взял руку девушки:
– Милая, малыша ищут, и, обязательно, найдут… – крупные слезы катились по еще желтоватым щекам. Девушка всхлипнула:
– Давид, принеси мне воды… – Кардозо засуетился:
– Сейчас выпьешь боржоми, это бальзам, для печени… – дверь закрылась, Саломея вытерла мокрое лицо:
– Товарищ генерал… – девушка кивнула в сторону Эйтингона, – пусть товарищ Котов меня переведет… – она говорила по-немецки. Серов откашлялся:
– Вы утверждаете, что у вас есть важная информация, фрау… – он замялся, – Судакова, но сначала обсудим вопрос письма в Лондон, о котором мы договаривались… – красивая рука, с длинными пальцами, постучала по кровати:
– Я остаюсь в Советском Союзе, – заявила Саломея, – я выхожу замуж за профессора Кардозо. Вы гарантируете мою безопасность, находите моего сына, я получаю офицерское звание, в вашей системе… – Наум Исаакович шагнул вперед:
– Но что получаем мы, милочка? Не забудьте о письме… – сухие губы тронула улыбка:
– Я к нему и веду. Письмо напишу не я… – Серов, недовольно, бросил: «А кто же?». Саломея откинулась назад, рыжие волосы метнулись по плечам:
– Господин Рауль Валленберг, – спокойно ответила девушка.
Конверт Ционе принесли на подносе, вместе с чашкой кофе, со взбитыми сливками. Рядом лежала записка от профессора Кардозо:
– Милая, фельдъегерь привез документы из Москвы… – читала Циона разборчивый почерк, – я на срочной операции. Когда ты оправишься, мы устроим вечеринку, для сотрудников… – Циона, кивком, отпустила медсестру. С этажа интенсивной терапии девушку перевели в палату для выздоравливающих:
– Но это не моя комната, – поняла Циона, – там, наверняка, все перевернули вверх дном, после побега Елизаровой, или Генкиной… – она сглотнула слезы. Поиски уголовницы не прекращались, однако Циона понимала, что женщина может быть где угодно. Циона боялась подумать о судьбе малыша:
– Я его даже не видела, – вздохнула девушка, – роды прошли очень быстро, я была почти без сознания, начались судороги… – от профессора Кардозо Циона узнала, что на свет появился мальчик. Она хотела назвать сына Максимилианом, в честь отца:
– Елизарова может продать его цыганам, – Циона вспомнила детские сказки, – накачать его наркотиками, просить с ним милостыню. Мой мальчик будет страдать, кто его спасет… – слезы капали на конверт, плотной бумаги. Циона предложила начальству, как она думала о Серове, поехать на встречу с Валленбергом после выздоровления:
– Его судьбу часто обсуждал мой муж, – небрежно заметила Циона, – на западе уверены, что Советский Союз либо расстрелял Валленберга, либо держит его в гулаге… – по лицам генерала и товарища Котова, она поняла, что не ошиблась. Она знала, как, на самом деле, зовут Котова, но, по привычке, обращалась к нему с оперативной кличкой:
– Товарищ Серов, товарищ Нахум, – рассудительно сказала Циона, – господин Валленберг влюбился в меня, в Будапеште, в сорок четвертом году. Он мужчина, джентльмен. Он не устоит перед просьбой женщины, заключенной, страдающей, той, кого он любил когда-то… – остальное, по выражению товарища Нахума, представляло собой технические аспекты дела.
Циона поморщилась от неприятного ощущения в туго перевязанной груди:
– Мне сделали укол, молоко скоро уйдет. Но мальчик вернется ко мне, он обретет настоящую мать, настоящих родителей… – Ционе нужна была свобода:
– Не огрызок свободы, как в браке с Кардозо, а неограниченный доступ к почте, уходящей на запад, к секретным материалам ведомства товарища Серова. Я должна отправить Максу весточку о нашем малыше. Макс приедет, мы отыщем ребенка. Я наплюю и на Кардозо, и на Советский Союз… – Валленберг Циону не интересовал:
– Судя по всему, он пока не погиб… – девушка надорвала конверт, – но какая разница? Джон приедет, спасать его, – Циона усмехнулась, – их расстреляет Комитет, и дело с концом… – она не сомневалась, что муж не усидит на месте:
– Валленберг считается героем, мучеником, – заметила Циона русским, – запад организует совместную миссию по его спасению. В десанте примут участие британцы и американцы, то есть тоже моя родня… – она тонко улыбнулась:
– До Валленберга они не доберутся. Меня никто не увидит, никто не узнает, что со мной случилось. Знает Кардозо, – она держала выписанное в Москве свидетельство о браке, – однако он никуда не собирается, с острова, и не станет болтать… – фото для паспорта сделали третьего дня, в палате:
– Они быстро сработали, – хмыкнула Циона, – в паспорте стоит штамп… – зная польский, она разбирала русские слова. Девушка повертела красное удостоверение, с тиснеными золотом буквами:
– Рабочий документ. Бумажка нужна, пока я здесь. Когда за мной и малышом приедет Макс, я выброшу макулатуру в корзину… – к отпечатанному на английский язык листу прикрепили записку. Циона узнала почерк товарища Котова:
– Проект приказа, – писал куратор, – после завершения операции вы получите награду… – Циона скользила взглядом по ровным строкам:
– За успешное выполнение заданий правительства и проявленные мужество и героизм наградить капитана Мендес медалью «За отвагу» … – в советском паспорте и удостоверении Комитета значилась новая фамилия Ционы:
– Так лучше, – решила она, – Кардозо привлекает внимание. Давид стал Мендесом. Многие думают, что он приехал в СССР из Испании, до войны. Мендес, Саломея Александровна… – она захлопнула паспорт, – Циона умерла, ее больше нет… – сложив документы, девушка допила кофе. Муж, как смешливо думала Циона о Давиде, позволил ей курить в палате:
– Он вообще сделает все, что я скажу, – Циона потянулась, – он счастлив, что заполучил женщину. Придется с ним спать, но вряд ли он захочет детей. Мне тоже никого не надо, кроме Фриды и моего мальчика, Максимилиана… – щелкнув зажигалкой, она взглянула в окно. Над Аральским морем играл огненный закат:
– Словно в Будапеште, – поняла Циона, – где у нас была всего одна ночь. Но я знала, что родится мальчик, наследник фон Рабе, так и случилось. Максимилиан не бросит
